Макаров уже начал легонько сдавливать горло Любочки, и она испустила первый, еще не громкий вопль-стон:
– А-а! – И затем жарко и быстро заговорила: – Я хочу замуж за тебя, любимый мой! Зачем тебе Вера? Ты же сам говорил, что она тебе как сестра! Я все решила: ты ей боишься признаться, так я сама скажу! Завтра же и скажу! О-о-о! Не буду ни с кем тебя делить! Или выйду замуж за Матвеева!
Несмотря на страсть, которая уже извергалась из нее, как лава, Любочка, не отрывая глаз, смотрела на Макарова, и глаза ее казались упрямыми и сумасшедшими.
«А ведь сделает! Именно так и сделает! – вдруг отчетливо пробилась мысль. И, сплетясь неимоверным образом с уже затапливающим мозг желанием, плеснула обжигающим гневом: – Она меня шантажирует! Мерзавка!»
Его пальцы мгновенно и как будто бы совершенно непроизвольно свернули тайный бурятский узел… Когда-то давно Мэнгэй заставлял его раз за разом вязать этот узел, пока в движениях не появился автоматизм. И потом, чтобы не забыть, Макаров наедине с собой часто брал в руки какую-нибудь веревку или шнурок: пальцы двигались сами собой, независимо от мыслей. Точно так же, как сейчас, с шарфиком на Любочкиной шее. Шарфик легко скользнул вверх, перехватывая женщине дыхание, – он еще мог в любой момент ослабить петлю. Но Любочка, изгибаясь в конвульсиях, которые ей еще казались сладостными, прошептала дразняще:
– Научу Аркадия играть в Отелло… Может, он и получше тебя окажется… А ты учи свою Верочку…
В ту же секунду пальцы Макарова поменяли комбинацию – он еще и сам не осознал, что отдал им такой приказ. Люба вскрикнула тонко, как заяц, захрипела коротко, схватила вскинутыми руками воздух – и скатилась с постели на ковер уже замертво.
Несколько минут он лежал неподвижно, откинувшись на подушки. Потом соскочил, переступив через тело, стал перед Любочкой на колени, не прикасаясь руками, заглянул в ее уже потухшие глаза. Сердце не дрогнуло – словно окаменело, ни одного восклицания не сорвалось с губ. Потом он быстро, но без суеты оделся, тщательно осмотрел комнату – нет, никаких его вещей здесь не осталось. Погасил лампу и вышел. И только когда сбегал по лестнице на первый этаж, только тогда испытал жуткое, почти мистическое чувство страха. Ему навстречу, с двух сторон, бросились две фигуры! Он оцепенел, но уже через несколько секунд понял: это его собственное отражение в двух зеркалах, стоящих в прихожей! Уже близился ранний рассвет, и розоватый сумрак, влившийся через большие окна, сделал эти отражения видимыми… Только теперь Макаров коротко и зло хохотнул, сказал вслух:
– Что сделано, то сделано!
Он осторожно вышел на крыльцо, входную дверь закрывать не стал. Нужно было еще открыть ворота – так непременно поступил бы убегающий в панике случайный грабитель и убийца. Дом Савичевых стоял уединенно, и хотя ворота выходили на дорогу, в этот предрассветный час там не было ни души. Все сделав, Макаров быстро пересек сад, направляясь к потайной калитке. Он видел в стороне проступающий контур беседки, но даже не мог предположить, что там сейчас находится человек – крепко спит…
Все, буквально все предвещало ему полную удачу. Совершенно никто не догадывался о его более чем трехмесячной связи с «веселой вдовой»: наоборот, за ним стойко укрепилась репутация верного и любящего мужа. Ни единый человек не увидел его на улице в эту ночь. И Вера беззаботно спала, когда он, войдя через отдельную дверь к себе в спальню и переодевшись, проскользнул к ней – убедиться. Он лег к себе в постель, сладко и утомленно потянулся и наконец-то почувствовал, что напряжение отпустило его. Напряжение, в котором концентрировалось не только ожидание какого-то подвоха. Да, и это тоже, но главное – угрызения совести, стиснутые его силой воли в тугую пружину, и ожидание того, что эта пружина вот-вот распрямится… Но вот он лег, потянулся и понял: ни подвоха, ни угрызений совести не будет! Самому себе можно признаться: то, что случилось, – не такая уж неожиданность! Пусть он не думал и не хотел убивать Любочку, пусть это случилось в припадке раздражения и ревности! Но если сейчас он чувствует себя освобожденным и почти счастливым – значит, есть в случившемся какая-то закономерность? Фатальное предназначение судьбы! Странно только, что ему совсем не жаль ту, которую он так сильно любил… Может, все-таки не любил, а только страстно желал?..
Но жалость пришла к нему – настоящая, искренняя жалость, – тогда, когда вместе с приставом и перепуганным кучером Савичевой он вошел в ее будуар и увидел Любочку: на полу, мертвую, в розовом пеньюаре. Теперь он видел ее как бы со стороны, и настоящая жалость затопила сердце, а к глазам подступили слезы. Бедная Любочка!..
В появлении молодого олуха Кокуль-Яснобранского Макаров увидел перст судьбы. Даже больше – знак благословения свыше! И это благословение могло быть связано только с одним-единственным существом, с его мечтою – Наденькой… Нет, он не хотел думать, загадывать, каким образом эта мечта может осуществиться. Этому еще не пришло время – впереди суд над Кокуль-Яснобранским. Может быть, потом, после…
В день суда с самого утра Вера сказала, что на суд не пойдет – болит голова. Анатолий не настаивал, понимал: жене тяжело будет слушать разбор всех подробностей убийства подруги. В полдень он стал собираться, надел штатский костюм и попросил жену повязать ему галстук. Вера молча исполнила его просьбу, но в тот момент, когда он сказал:
– Спасибо, дорогая! – и наклонился поцеловать в щеку, – отстранилась.
– А ведь ты идешь судить невиновного! – сказала, глядя на него своими серыми, хрустально-прозрачными глазами.
В первые секунды Макаров совершенно не подумал ни о чем плохом. Он ласково улыбнулся:
– Господи, Верочка, какое у тебя доброе сердце! Конечно, этот парень еще так молод, и он хорошего происхождения. Мне, честно признаться, тоже жаль его. Но ведь я сам вел следствие, а ты знаешь, какой я дотошный полицейский! Все доказательства – и очень красноречивые – налицо! Никаких сомнений в его виновности нет.
Они разговаривали в маленькой гостиной первого этажа. Вера отошла, молча села в кресло и, когда Макаров, уже придирчиво осмотрев себя в зеркало, повернулся, чтобы попрощаться, произнесла тихо, но очень ясно:
– Это ведь ты убил Любочку… Я знаю!
Он остолбенел. Он сразу понял, что она и правда это знает. Вера задумчиво глядела в лицо мужа. Потом медленно подняла руки, прижала к груди, сдерживаясь, успокаиваясь. Качнула головой, словно удивляясь самой себе.
– Я ведь не спала в ту ночь – не стала пить молоко с тем снотворным, которое ты подсыпал… Раньше тоже не всегда пила… Слышала, как ты ушел, а через два часа вернулся. Потом, когда днем нашли Любу, я сразу поняла – убил ее ты. Но все не хотела верить. И когда этого Юлиана арестовали и все приметы указывали на него – даже обрадовалась. Говорила себе: «Да, пусть Анатолий был ее любовником, но ведь не убийцей!»
– Вера! – Он шагнул к ней, но женщина выставила вперед ладонь, и он словно споткнулся об эту преграду.
– Помолчи! – жестко сказала Вера. – Я так хотела верить в твою невиновность, но не получилось. Я ведь не вникала в детали твоего следствия, сама не хотела. Ты думал, что это из-за Любочки: мол, мне больно слышать подробности. А у меня был другой страх – услышать подтверждение твоей вины. Я почти убедила себя в том, что это Кокуль-Яснобранский, но все же боялась. И вот три дня назад в кондитерской Бормана встретила Наину Панину, мы сели попить кофе с мороженым, и она стала говорить об убийстве… От нее я и услышала об особенном, каком-то замысловатом узле…
