– Где ножовка?
– Я спрятал ее… когда возвращался. На церковном дворе.
– Где именно?
– Не-ет… – Юлик покачал головой. – Один вы ее не найдете. Я и сам помню приблизительно, знаете ли – торопился, волновался все-таки! Наверное, мне нужно пойти с вами, показать… Как вы думаете?
Макаров думал совершенно определенно: «На ловца и зверь бежит! Вот там-то, дурачина, я с тобой и рассчитаюсь. За все!» Но на лице его эти мысли не отразились. Он просто кивнул головой:
– Видимо, так и придется сделать. Пойдем туда сегодня ночью.
– Ночью? – воскликнул Юлик испуганно. И испугался по-настоящему: не переиграл ли свой испуг!
Но Макаров, похоже, принял все за чистую монету. Похлопал его по плечу:
– Не днем же, на виду у всех, нам с вами там шарить по углам?
«Почти то же самое я сам сказал следователю», – подумал Юлик и согласно кивнул головой:
– Да, верно… Но почему сегодня? Так сразу!
– Не празднуйте труса, молодой человек! Чем быстрее, тем лучше! Мой дом, как я понимаю, вам хорошо известен. Жду вас в час ночи. Кстати, она обещает быть лунной, попомните мое слово… Никольская церковь недалеко, вместе туда и пойдем.
Когда они возвращались через сад к дому, Макаров вдруг спросил:
– Значит, вы бывали где-то в Якутском крае?
– Пришлось, – ответил Юлик. – Не все же вам по окраинам империи путешествовать. А эвенкийский чум и бурятская юрта не слишком отличаются…
Он не сумел сдержать иронии, она прорвалась сама, как реакция на долго сдерживаемое напряжение. Однако в дом, к десерту, они вернулись почти друзьями. Во всяком случае – сообщниками.
27
Маленькая Катюша давно уже спала, когда Викентий Павлович стал собираться в ночной поход. Он одевался так же, как и на прогулку к деду Богдану: куртка, кепи, только вместо сапог надел легкие спортивные туфли. Под курткой, на специальном ремне, незаметно разместился многозарядный револьвер. Барабан был полон – Петрусенко вполне допускал, что придется стрелять. Хотя ему бы очень хотелось этого избежать.
Люся стояла рядом, не вмешиваясь в сборы, но тревоги скрыть не могла.
– И все же, Викентий, я не понимаю: почему тебе не взять подмогу?
– Видишь ли, Люсенька, я буду задерживать не просто преступника – он полицейский, и более того – начальник полиции. Не хочу унижать его как человека, привлекая к его аресту его же подчиненных. Ничего не могу поделать – жаль мне Макарова!
– Но ведь он, если поймет, что загнан в тупик, может быть очень опасен! Ты же знаешь: зверь, загнанный в угол, начинает огрызаться! Викентий, ты мог бы не брать полицейских – попросить солдат из местного гарнизона!
– Это уже будет целая облава. Зачем? И Макаров один, и я один. Мы оба офицеры, почти ровесники – силы равны. А на моей стороне еще и эффект неожиданности и чувство, что я представляю закон… Да, Люсенька, ведь будет еще там и Кокуль-Яснобранский! Вот и подмога!
– Да будет ли от него прок?
– Конечно! Он не трус и физически крепок. А главное, он заранее знает, что будет: то есть – предупрежден. А кто предупрежден – сама знаешь…
– Тот вооружен, – закончила фразу Люся. – Ах, Викентий, иногда твоя латынь так меня раздражает!
Петрусенко засмеялся и обнял жену.
– Нет, дорогая! Это не латынь тебя раздражает – ты просто боишься за меня. Но тут я ничего не могу поделать: как бы я ни разуверял тебя, ты все равно будешь бояться, переживать, пока я не вернусь живым-здоровым.
– Викеша, родной, пообещай…
– Да, я обещаю тебе, что буду осторожен и осмотрителен. – Он на мгновение вдохнул запах ее волос. – Ну, мне пора…
Людмила обняла мужа, легонько прикоснулась губами к его губам:
– С Богом!
И перекрестила.
…Не было еще и половины двенадцатого, когда Викентий Павлович оказался у Никольской церкви. Он не мог исключить, что и Макаров захочет заранее произвести рекогносцировку местности, потому подошел к храму со стороны городского сквера и долго стоял в тени деревьев, близко подступавших к ограде. Все было тихо, спокойно. Светила яркая луна, хорошо просматривалось церковное подворье и то недостроенное здание, о котором говорил Юлиан. Петрусенко не стал искать лаз, просто перемахнул через ограду и, прижимаясь к стене храма, проскользнул в то самое здание.
Здесь было темнее, чем на улице, но лунный свет все же проникал сквозь оконные проемы. Через минуту глаза привыкли, и Петрусенко уже мог как следует осмотреться. Тут планировалось несколько помещений, между ними уже были частично воздвигнуты стены.
– Отлично, – тихонько шептал Викентий Павлович, пробираясь между перегородками. – Есть где спрятаться! Сейчас найду местечко поудобнее…
Вскоре он пристроился в темной нише за кирпичной кладкой, откуда прекрасно просматривался дверной проем и два оконных провала. Удобно прислонился к стене и замер, готовясь к долгому ожиданию. Он умел делать это терпеливо, бесшумно, неподвижно…
Как может «медленно тянуться время»? Викентий Павлович этого не знал. Он умел управлять ходом времени так, как это было нужно ему. Вот и теперь: он не вслушивался напряженно в тишину, не всматривался в движение ночных теней. Был уверен – в нужный момент слух и зрение сами отреагируют. Сам же он отрешенно думал о своих мальчиках – о племяннике и сыне. Как они там, в степи, у скифского кургана? Это, конечно же, очень интересно! Наверное, загорели, окрепли. Археологические раскопки – это нелегкий физический труд, да еще лагерь у них спартанский: все делают сами. Прекрасно, все это пойдет только на пользу!.. Он представил Митю – высокого, стройного юношу, темноволосого и кареглазого, и Сашу – десятилетнего сынишку. Тот совсем другой: с наивным взглядом серых глаз, светловолосый – густая волнистая шевелюра на солнце чуть отливает медью. Это ему наследство от Люси… Он представил мальчиков обнаженными по пояс, запыленными. Они стоят на коленях в лабиринте земляных траншей, что-то осторожно раскапывают руками, увлеченно рассматривают находки…
Негромкий стук, легкий скрежет, шаги… Петрусенко услышал эти звуки еще издалека. Стал удобнее, прочнее, спиной плотно прижался к кирпичной кладке. Итак, все идет по плану…
Кто-то споткнулся, раздраженно выдохнул:
– О черт!
«Голос Макарова!» – узнал Викентий Павлович.
– Тише, тише! – испуганно прошептал Юлиан.
– Да ладно вам! – опять сказал Макаров: негромко и чуть презрительно. – Здесь нас никто не слышит.
– Если не считать Бога…
