Суровость его тона заставила меня пожалеть о том, что я задержался у Молли. Недавний осмотр складов подтвердил, что запасы экзотической древесины на исходе. Конечно, лесоматериалов из местного дуба, ореха, фруктовых и светлохвойных пород там было в избытке, равно как и сосновых пиломатериалов, окантованных бревен и досок, но клиентуру Чиппендейла они удовлетворяли в той же степени, что батист — герцогиню, желающую красоваться на балу в платье из дамаста, флера или парчи. Для качественной мебели требовалась иноземная сочность. Вельможи предпочитали интерьеры из древесины тропических пород, красного, эбенового или кэмового дерева. Ценные лесоматериалы всегда были головной болью Чиппендейла. С истощением своих запасов он растерял бы заказчиков — а вместе с ними и репутацию — быстрее, чем опытный плотник отрезает полоску древесины толщиной в полдюйма.
Поэтому чуть раньше сегодня я обходил лесные дворы в поисках новых партий сырья.
— Я в самом деле обнаружил много интересного. Недавно на таможне был оформлен новый груз. Красное дерево с Кубы, а также эбеновое дерево и дальбергия.
— Где?
— На складе Гудчайлдов.
Чиппендейл смерил меня суровым взглядом. Даже в сорок лет он был хорошо сложен, имел холеные руки и носил парик, как истинный джентльмен. Только грубые черты лица, похожего на камень, который веками хлестали дожди и ветер, выдавали его незнатное происхождение.
— Насколько я понимаю, Элис Гудчайлд в отсутствие отца процветает. Но нам следует быть с ней настороже, иначе она попытается надуть нас, как это делал ее отец. Это она задержала тебя?
Кровь бросилась мне в лицо; еще свежий шрам на брови побагровел и задергался.
— Прошу простить меня, сэр. Я полагал, что вы заняты, только поэтому не явился к вам раньше. — Не давая ему возможности подвергнуть сомнению столь неубедительное объяснение, я поспешно продолжал: — Что касается мисс Гудчайлд, мне она показалась честной прямодушной женщиной. Она заверила меня, что про груз еще никто не знает. Она предоставит нам право первого выбора, если мы примем ее условия в течение трех дней. Но дольше ждать она не намерена. Седдон ищет красное дерево для нортумберлендской библиотеки и готов приобрести его по любой цене. Других кораблей не ожидается, и она говорит, что торговаться не станет.
При упоминании конкурента в голосе Чиппендейла зазвучали стальные нотки.
— Элис Гудчайлд хитрит. Откуда ей знать, какие суда войдут в док? Однако я не намерен подбирать объедки со стола Седдона. Пусть он за мной подбирает. Передай, что я зайду к ней 27 декабря, после дня подарков.[3]
— Я должен сопровождать вас?
Чиппендейл не отвечал, взирая на меня с загадочным выражением.
— Ты думаешь, это возможно? — наконец произнес он. — Ведь тебя здесь не будет.
Последовала очередная затяжная пауза. Чиппендейл вновь взял ручку, обмакнул ее в чернила, добавил последний завиток к гребню секретера и откинулся в кресле, любуясь своей работой. По тому, как он кривил губы, я заключил, что эскиз не принес ему удовлетворения. И все же насколько верно мое суждение? Я знал его не хуже и не лучше, чем все остальные: в сущности, знал очень плохо, поскольку человек он был скрытный. За семь лет ученичества и год работы под его началом я выяснил о нем только то, что он часто подвержен меланхолии, всегда замкнут и откровенен лишь в желании быть первым в своем ремесле.
Тем не менее я редко видел его таким угнетенным, каким он мне казался сегодня. Может, какая-то новая невыразимая печаль омрачила его жизнь? Может, ему требуется мое участие? Я отвечал более кротко, чем прежде, из уважения к его горю, искренне полагая, что он глубоко страдает.
— Простите, сэр, я сделаю все, что вы попросите. Но я не понимаю вас.
Чиппендейл смотрел в окно, устремив взгляд в непроницаемую черноту, словно наблюдая за неким демоном, которого видел только он один. Он обратил ко мне лицо, и мимолетное выражение в его глазах навело меня на мысль, что я зря ему сочувствую. Я понял, что должен испытывать не сострадание, а трепет. Ибо убежден, что в то мгновение я различил нечто безобразное — равнодушие и безжалостность, железную волю, не терпящую неповиновения. Через секунду его лицо вновь приобрело присущее ему выражение властной неприступности. Неужели мне все это просто привиделось?
— Я послал за тобой вот зачем, Натаниел. Кроме того, что мне требовалось узнать, нашел ли ты для меня дерево, я также хотел сообщить тебе, что ты будешь надзирать за установкой библиотеки лорда Монтфорта в Хорсхите. Ее отправили на этой неделе. Ты поедешь следом сразу же после Рождества.
Признаюсь, что это распоряжение потрясло меня столь же сильно, как и холодная ярость, которую я только что созерцал. Что заставило Чиппендейла принять такое решение? Деспотом он был всегда, но непредсказуемость демонстрировал крайне редко. Я не имел отношения к заказу Монтфорта. Знал только, что девять месяцев назад лорд Монтфорт, богатый аристократ и владелец поместья в Кембриджшире, сколотивший состояние на сахарных плантациях, заказал библиотеку неслыханной роскоши для своего загородного особняка. Воплотить в жизнь его замысел — дорогостоящий книжный шкаф громадных размеров и сложнейшей конструкции — было поручено моему лучшему другу и такому же наемному ремесленнику, как и я, Джону Партриджу.
— А как же Партридж? Он ведь только этим и занимался последние месяцы. Конечно, он сам должен ехать в Кембридж и довести там до ума свой замечательный — даже вы не станете этого отрицать, — замечательный шедевр, — с жаром отвечал я.
— Партридж отсутствует уже неделю.
— Он вернется. — Я знал, что моего друга нет в мастерской, и был немало тем обеспокоен, ибо причину его отсутствия мне никто не сообщил.
Чиппендейл сердито посмотрел на меня.
— Сегодня мне стало известно, что он тяжело болен. Монтфорт требует, чтобы библиотека была готова к Новому году, и я не могу оскорбить его отказом.
— Но если вы объясните ему обстоятельства…
— Он не из тех, кто благосклонно взирает на подобные помехи. Отправишься к нему в день подарков. Экипаж отбывает в шесть пятнадцать от постоялого двора «Бель Соваж»,[4] что на Ладгейт-Хилл. Пока ты будешь там, жалованье — ту же гинею в неделю — тебе будет выплачивать Монтфорт. Это все, Хопсон.
Чиппендейл сложил губы в надменную складку, пресекая всякие возражения. Он не сомневался в моем согласии, — возможно, принял его как должное, считая, что это так же естественно, как смена дня и ночи. Никакие мои доводы не смогли бы переубедить его. Пусть окончены семь лет ученичества, но я оставался его работником и был обязан подчиняться. Осмелься я возразить — и на мое место нашлись бы сотни ремесленников, таких же умелых краснодеревщиков, как и я. Не дожидаясь ответа, Чиппендейл кивком отпустил меня, потом застегнул свой черный сюртук и отправился к супруге, ждавшей его к ужину.
Оставшись один, я стоял, вытянувшись в струнку, и барабанил пальцами по коробке со свечами, борясь с отчаянием. Как же он не заметил моего волнения? Как не догадался, что своими планами походя перечеркнул все мои старания, принесшие столь важный для меня успех несколько часов назад?
