267, 269, 271, 277, 279… Постойте, этого не может быть! Сначала я решил, что в спешке пролистнул нужное место или что склеившиеся от времени страницы попусту треплют мне нервы. Закрыв и открыв глаза, словно рассчитывая таким образом рассеять наваждение, я вернулся на двести шестьдесят седьмую страницу и медленно, методично проделал весь короткий путь до двухсот восемьдесят первой, где, к своему ужасу, обнаружил виденный мной уже мрачный портрет Диего де Ланды.
Нужные мне два листа отсутствовали. Они были удалены из тома аккуратнейшим образом, одним идеально прямым разрезом. Тоненькие полоски бумаги - все, что оставалось от страниц с двести семьдесят первой по двести семьдесят шестую - свидетельствовали о том, что речь идет не о типографской ошибке, а о преднамеренном злодеянии.
Листы, извлеченные точно таким же образом из другой книги, лежали на столе прямо передо мной. Отрицать это было невозможно: могущие оказаться бесценными для меня сведения о пресловутом майянском оборотне были изъяты из случайно приобретенной мною книги той же рукой, что под-кладывала мне для перевода новые главы дневника.
Были ли эти страницы вырезаны из труда Ягониэля еще до того, как он попал в мои руки? Или неизвестные оскопили книгу, когда она лежала, преданная мною, дожидаясь своей участи у мусоропровода? Более вероятно второе; иной смысл приобретала в этом случае и пропажа моих переводов первых глав.
На мгновение я ощутил себя крысой, запертой пытливым ученым в хитроумном лабиринте, оборудованном специальными устройствами, поднимающими и опускающими дверки, которые открывают новые ходы, ведущие на свободу или в западню, отсекают пути к отступлению, постоянно изменяют рисунок этого лабиринта, делая запоминание изначального маршрута делом заведомо обреченным.
Нет, я не сам бежал, зашоренно глядя только перед собой, по его бесконечным дорожкам; кто-то направлял меня, отворяя и запирая дверки возможностей, подкладывая нужную информацию, убирая со сцены персонажей, чья роль уже отыграна, чтобы вновь оставить меня один на один с лабиринтом. Значит, выбора не было, была лишь его иллюзия? И каков был пункт назначения того единственного маршрута, который для меня прочертили?
Я вернулся к Ягониэлю. Увлеченный водоворотом своих - будем надеяться, шизофренических - открытий и догадок, я уже решил было, что, материализовавшись посреди изданного десятилетия назад научного труда, портрет Диего де Ланды станет с такой же непосредственностью блуждать по его страницам, возникая в той главе, на которую мне надлежало обратить особое внимание. Но нет - юкатанский епископ был, кажется, вполне доволен своим прежним расположением. Пассажи, посвященные человеку-ягуару, до похищения просто соседствовали с заметками о человеческих жертвоприношениях, будучи включенными автором в раздел «Верования и обряды майя». Однако теперь мне уже сложно было судить, о чем именно предостерегал читателя епископ.
Хуже всего было, что я до сих пор не мог связать воедино все отдельные события, из которых складывалась - одновременно сейчас и в шестнадцатом веке - эта странная и все более мрачная история. Может быть, я и сам принял бы в ней более активное участие, будь правила известны мне заранее.
Пока же мне не оставалось ничего другого, как последовать совету Хуана Начи Кокома и, преодолев искушение броситься назад, снова прибиться к арьергарду испанского отряда.
«Что через несколько сотен шагов от того места, где убежал от нас на свою погибель Франсиско Бальбона, увидели мы двух вытесанных из камня идолов невеликого размера - каждый из них едва доходил мне до пояса; однако же, вид у этих каменных карликов был пресвирепый, глаза круглые и выпученные, а рты полны громадных клыков. Что Фелипе Альварес, не доходя еш,е и двадцати шагов до них, и смотря не самих божков, а высоко над ними, пришел в такой ужас, что потерял дар речи и обмочился. Что ударами и пинками Васко де Агилар провел его мимо тех идолов, преодолев самое отчаянное его сопротивление. И что, не взирая на ласковое обхождение и ангельскую кротость, с которою обращался с несчастным взявший над ним опеку брат Хоакин, оный Фелипе Альварес более уже в себя не пришел. Что из звуков он издавал лишь мычание, с губ же его постоянно стекала слюна, а глаза были широко раскрыты и обращены в пустоту. Что следующей ночью на привале Фелипе Альварес был убит ударом кинжала в сердце. И что совершившего это злодеяние установить не удалось; никто этого и не желал, так как своим непрестанным мычанием несчастный внушал всем такую тоску и страх, что и я, и прочие были в душе благодарны его убийце. Что проводник наш, Хуан Начи Коком, доверяя мне более прочих, сказал после этого, что среди нас есть человек, который знает о конечной цели нашего похода более его самого. Что этот-то человек и мог прикончить Фелипе Альвареса, поступая согласно тайным своим соображениям. Что тогда я не понял, о чем со мной говорит проводник, однако решил, улучив возможность, вновь попробовать дознаться о том, что известно об этой цели самому индейцу. Что на сей раз тот отпираться не стал и только лишь удостоверившись, что другие нас не слышат, поведал мне преудивительную вещь. Что, по его словам, недалеко от места под названием Калакмуль, куда, вероятно, и вел сакб, располагался древний храм, содержавший небольшое хранилище самых сокровенных книг его предков. Что об этом храме живший с ними дед говорил, что в нем хранится также и некая рукопись, которую принято называть летописью грядущего, потому что век за веком она раскрывает будущее майя и всего мира и предрекает его неизбежную кончину, называя с точностью день, в который небеса обрушатся на землю. Что рукопись та описывает и знамения, по которым возможно будет определить приближающийся Апокалипсис, дабы дать посвященным время возвестить предначертанное остальным майя, предоставив этому народу время для молитв и прочих необходимых приготовлений. Что это знание тайно, и тайна эта охраняется людьми, демонами и богами наравне. И что знание это проклято, как прокляты и все посвященные в него. Что, по словам проводника, сам он только потому слышал о нем, что мать его относилась к старинному роду, наиболее достойные сыны которого правили в древности всеми этими землями, и что царская кровь течет и в его жилах. Рассказал он также, что в детстве в доме их жил некий старик, которого он тогда почитал за своего деда, и что этот старик не работал и ничего не делал в доме, а только играл с мальчиком и рассказывал ему сказки, требуя, чтобы тот их запоминал. И что в один день старик ушел за порог и более никогда не возвращался. Что многие небылицы его Хуан Начи Коком сумел запомнить, в их числе и историю о храме в Калакмуле. И что о смысле этих сказаний и об ихзна-чении задумался он и догадался лишь десятилетия спустя. Что когда я спросил его, отчего он не желал говорить мне об этом ранее и стал говорить теперь, ответил мне Хуан Начи Коком, что время его истекает и скоро он отправится в подземный мир; я же, по его разумению, являлся тем человеком, которому ему надлежало передать это послание. Что о многом, выходя из Мани в поход, он еще не знал сам, однако оно открылось ему в пути, через сны и видения. Что незримою рукою был ведом и я сам, оттого и защищал проводника от убийц и от гнева товарищей. Что послание то в один день станет мне известно и что на меня будет возложена обязанность передать его далее». 
