прозвищу Топотун – на сырость и прочие местные неудобства. Для измотанных походами по Пятизонью сталкеров нары «Бульба-Хилтон» казались прямо-таки королевскими полатями. А атмосфера в охраняемой рыночными дружинниками гостинице – мирной и вполне уютной.
Сюда – в полутемные комнаты и казармы, – сталкеры приходили лишь затем, чтобы принять ванну и всласть отоспаться. И поэтому, несмотря на неизменно большое число постояльцев, в отеле всегда царила относительная тишина. А в ней, словно напоминание об оставшихся снаружи опасностях, то и дело раздавался гулкий набат шагов. Это Топотун неустанно обходил свои подземные владенья, надзирая за соблюдением гостиничного режима. А также напоминая готовящимся к выписке клиентам, чтобы перед убытием те провели у себя в номере тщательную уборку. А кто с таким условием не согласен, тому вход в «Бульба-Хилтон», начиная с этой минуты, настрого воспрещен. Ничего не поделаешь: горничных у Топотуна нет, а содержать роботов-уборщиков слишком опасно. Того и гляди, подхватят какой-нибудь нановирус и, превратившись в биомехов, передушат постояльцев во сне…
Сидящий за стойкой – под стать карлику, такой же низенькой – Топотун приветствовал меня – старого знакомого, – радушнее вечно озлобленной Кали. Не знаю, с чего он решил, будто я понимаю язык немых. Но прежде чем позволить мне задать вопрос, коротыш целую минуту, улыбаясь, рассказывал мне что-то посредством энергичной мимики и жестикуляции.
– Да ну? Кто бы мог подумать! Вот уж не говори, добрый человек, – покачав головой, с наигранным пониманием ответил я. После чего перешел к делу: – А как поживает божий странник Матвей из Гдени? Он еще тут? Никуда срочным приказом не отправлен?
Карлик щелкнул себя пальцем по кадыку, а затем притворно закатил глаза и приложил сложенные вместе ладони к щеке. Здесь уже все было предельно ясно без перевода: Коваленко, как всегда, упился до бесчувствия и теперь отсыпается. В завершении своей пантомимы Топотун состроил донельзя кислую мину и помотал головой: дескать, навещать сейчас капитана решительно не советую.
– Все в порядке, добрый человек. Матвей ждет Капуцина. И свое лекарство, – заметил я, показав торчащее из кармана хламиды бутылочное горлышко. В ответ на это администратор лишь развел руками и протяжно вздохнул. Коваленко считался у него одним из лучших клиентов, поскольку всегда вовремя вносил плату за свой забронированный номер. И потому Топотун не мог не пустить к капитану гостя, а тем паче гостя, принесшего водку…
Комната Матвея находилась на первом – самом привилегированном и наименее сыром, – ярусе «Бульба-Хилтон». Пройдя в конец главного коридора, я остановился у крайней справа двери и уже занес конец посоха над сенсором мнемозвонка (касаться его пальцем мне – убийце электронной техники, – как вы понимаете, было категорически противопоказано), но вовремя вспомнил о содержащейся в капитанской записке просьбе. Не о покупке спиртного, а о первой. Ну, той самой!..
Вы ее тоже вряд ли успели забыть. «Будь другом, не пользуйся звонком, лучше стучи» – припоминаете? Или стоит уточнить, в чем заключался смысл этого наказа? Ага, вижу, многие из вас понимающе кивают. Знакомая ситуация, верно? Мнемозвонок – отличное изобретение, бесспорно. Когда настроенный на ваши мозговые импланты телепатический сигнал мнемозвонка достигает их, его слышите лишь вы и больше никто. Удобно? О да! Кроме одной ситуации. Если ваша голова раскалывается с похмелья, удобство это кажется не таким уж прогрессивным, а натуральным пережитком Средневековья, особо изощренной инквизиторской пыткой.
Я, конечно, был бы рад избавить Матвея от мучений, однако открывать дверь на стук он упорно отказывался. Опасаясь перебудить соседей и нарваться на ссору, я обреченно вздохнул и, скрепя сердце, воспользовался достижением научно-технического прогресса. В этом случае мне также грозил скандал, но его зачин будет не на моей совести. Коваленко сам виноват в том, что не проснулся от стука. Однако не стану же я топтаться под дверью как бедный родственник, да еще с непочатой бутылкой в кармане?
Как и любой другой пыточный инструмент, мнемозвонок подействовал на капитана жестоко, но безотказно. Его соседям повезло, что во сне у него пересохло горло. При пробуждении оно запершило и тем самым вынудило Коваленко браниться вполголоса, без ожидаемого мной крика и шума. Когда же хозяин, впустив меня в номер, промочил наконец глотку водой из фляжки, почти вся злость в нем перегорела. А ее последние тлеющие угольки погасли сразу, как только я вынул из кармана и выставил на стол «Хортицу».
– Аллилуйя! – воздев руки, расплылся в улыбке Матвей, и его вставные железные зубы заблестели в свете тусклой лампочки не хуже моих алмазов. – Так уж и быть, ты прощен! Но выкинешь такое еще раз, пеняй на себя!.. Ладно, запри дверь и можешь говорить со мной нормальным языком, без всей этой маскировочной словесной белиберды.
Я обвел глазами обшарпанные и растрескавшиеся стены капитанского «люкса» и скептически поморщился. Их безопасность никогда не внушала мне доверия. Даже тщательно проверь Коваленко намедни свой номер и не найди шпионских «жучков», они могли «наползти» сюда, пока хозяин пребывал в отключке.
– Не дрейфь! – подбодрил меня Матвей, перехватив мой настороженный взгляд. – Здесь все чисто, как в кабинете генерального прокурора. Уверен на сто один процент, чтоб мне больше век к бутылке не прикладываться.
Клятва Коваленко священными для него вещами меня заметно утешила. Значит, он действительно не сомневался в «стерильности» своего обиталища и эффективности способа, которым она достигалась. Что ж, отрадно слышать. Одно беспокоит: рассчитывали или нет создатели этой системы безопасности на то, что ей придется работать в экстремальных условиях? А конкретно: при высокой концентрации в воздухе алкогольных паров? Которые даже при наличии в «Бульба-Хилтон» вентиляции практически не выветривались из комнаты Матвея.
Обычный человек на месте Коваленко при таких темпах пьянства еще два-три года назад склеил бы ласты от цирроза или иного летального недуга. Однако в теле Матвея было столько «жженых» имплантов, что они контролировали его организм не хуже моего алмазного паразита. В том числе промывали Матвею кровь и чистили печень. Контроль этот, естественно, не мог продолжаться вечно. Вдали от Пятизонья вся работающая на аномальной подпитке телесная «начинка» давно вышла бы из строя. И здесь она наверняка рано или поздно выработает свой ресурс – такое уже не раз случалось со многими подобными капитану сталкерами. Но пока имплантированная в него система искусственного жизнеобеспечения функционировала без сбоев, и Матвей радовался каждому прожитому дню как празднику.
Ну а какой праздник без выпивки?..
– Ладно, лейтенант, вздрогнем! – дал отмашку хозяин после того, как поднес мне полстакана «Хортицы» и плеснул себе в другой стакан столько же. Матвей обращался ко мне «лейтенант» лишь по армейской привычке, поскольку сам до сих пор состоял на военной службе. Обращался, но не требовал от меня – формального дезертира, – ответного соблюдения субординации. Поэтому я называл Коваленко по-дружески: просто капитаном, не добавляя обязательного при обращении к старшему по званию «господин». На что он никогда не обижался, ибо, похоже, вообще не имел такой привычки – затаивать обиду на кого бы то ни было.
Вздрогнули. По-простецки, молча, без приличествующих случаю тостов. Капитану с тяжкого бодуна было не до церемонностей, а я скромно промолчал. Да и к чему они нам, эти тосты? Сегодня мы с Матвеем не столько отмечали встречу, сколько лечились: он – от похмелья, а я приподнимал испорченное мне Ипатом настроение. А где это видано, чтобы прием лекарства вовнутрь сопровождался здравицами и звоном стаканов?
