Когда мы обстреливали гидромеха втроем, нам не удалось найти у него уязвимые места, поскольку у идущей в лобовую атаку бронированной твари их не было. Но едва она невольно подставила мне брюхо, как одна такая ахиллесова пята у нее отыскалась. Фреза! Попасть в нее из ружья или автомата, когда нацелена на тебя, практически нереально – ее зубчатая грань для этого слишком узка. Но у вынырнувшего и нависшего надо мной монстра фреза была направлена не ко мне, а в небо. И я запросто влепил в нее заряд картечи, даже не целясь.
Окажись «жвала» сколопендры чуть толще и крепче, и весь мой свинец вернулся бы ко мне рикошетом. Но, видимо, ее оружие было слишком изношенным и не рассчитанным на такую деформацию. Картечь расколола вращающийся диск, что при его бешеных оборотах превратилось уже не в обычную поломку, а в натуральную катастрофу.
Торчащая из отсека, который у животного мы назвали бы пастью, фреза разлетелась вдребезги. А вместе с ней разлетелась на куски и вся стальная морда механоида. Так, словно внутри у него разорвалась граната. Множество обломков с грохотом и лязгом устремилось вверх, а «надкушенное» тело гидромеха содрогнулось и повалилось… прямо на меня!
Не желая быть придавленным, я торопливыми перекатами с боку на бок устремился на другой конец льдины. И очень, надо сказать, вовремя. Упади напоминающий танковую гусеницу, тяжелый механоид мне на ноги, он вмиг аннулировал бы результат моей победы, ибо вряд ли я радовался бы ей с переломанными костями.
Впрочем, и с уцелевшими ногами мне не пришлось праздновать триумф. От мощного удара по краю льдины другой ее край, на котором я искал спасение, взмыл вверх. И выстрелил мной будто катапульта – камнем! Подброшенный в воздух, я перелетел через ухнувшего в воду гидромеха, пронесся над несколькими льдинами и только тогда пошел на посадку.
И надо ж было так случиться, что именно сейчас удача от меня отвернулась! Чудом избежав доселе погружения в ледяную купель, теперь я окунулся в нее с головой, когда мой полет завершился не на льду, а в так некстати подвернувшейся полынье.
Водонепроницаемая одежда спасла меня от резкого переохлаждения, но приятного в таком купании все равно было мало. Первое, что я сделал, когда вынырнул, – повесил на шею «Ультимар», дабы его не утопить. И лишь потом начал суматошно грести к краю полыньи, надеясь, что успею выбраться из нее до того, как мои руки-ноги сведет судорогой.
Полынья была не слишком широкая, и уже через полминуты я барахтался у кромки льда. А вот вылезти на него у меня не получалось, хоть ты тресни! Или, вернее, это лед в моих руках трещал и ломался, не позволяя мне на него опереться. Но я не сдавался и, откалывая кусок за куском, мало-помалу продирался к толстым и не таким хрупким льдинам.
Где сейчас находятся Мерлин и прочие, я разглядеть не мог. Зато мне был виден мост, вдоль которого пролегала наша переправа. И судя по тому, что он был от меня далеко – примерно на том же расстоянии, что западный берег, – вряд ли товарищи смогут прийти мне на помощь. А если смогут, то не скоро.
Что ж, значит, буду выкарабкиваться сам. Если, конечно, не повторю судьбу главного героя старого фильма «Титаник», не дожившего до финальных титров по той же причине, по какой я мог не пережить это купание.
Однако по-настоящему мне стало страшно чуть позже. Тогда, когда льдины, на пути к которым я разломал столько ледовой корки, оказались хоть и крепкими, но как на подбор мелкими. Сколько ни цеплялся я за них руками, пытаясь выскочить из воды, лишь понапрасну растратил уйму сил. В итоге их осталось у меня ровно столько, чтобы держаться на плаву да еле-еле шевелить конечностями, дабы те вконец не окоченели. Но с каждой минутой и эта энергия во мне таяла, поскольку сохранить ее в таком холоде было попросту нереально.
Где-то за этими предательскими льдинами плавали другие, крупные и устойчивые. Но чтобы добраться до них, мне следовало растолкать разделяющие нас обломки. А это занятие было потруднее, чем разбивание ледяной коросты. Как же быть? Может, попробовать под них поднырнуть? Но где гарантия, что нырнув под лед, я потом отыщу просвет между льдинами, подходящий для того, чтобы вынырнуть? Ведь если я его не найду, мне придется опять-таки раздвигать их руками. На что у меня и сейчас-то нет сил, а без воздуха, из-под воды я с этим подавно не справлюсь. Да и как вообще проделать руками щель во льдах, которые скучены так плотно, что кое-где даже выпирают торосами?
Как ни хотелось мне, сохранив достоинство, выпутаться из этой передряги самостоятельно, похоже, ничего у меня не выйдет. Придется звать Мерлина. Пусть поспешит мне на подмогу сразу, как только доведет нашу компанию до берега. Вот только останутся ли у него самого к тому моменту силы? Последний раз, когда я видел Семена, то уже сомневался, удастся ли ему завершить начатое. Дай бог, чтобы товарищи сами не утонули, если вдруг Пожарский выдохнется раньше, чем они окажутся на суше…
Да уж, вляпался так вляпался! В буквальном смысле по самые уши. Но так или иначе, а орать все равно придется. Хотя бы ради того, чтобы соратники знали, какой смертью я погиб, и могли поставить в моей истории жирную точку.
Кричать, когда вы продрогли до костей и едва дышите, тоже занятие не из легких, а тем паче приятных. Для этого надо сначала набрать полную грудь воздуха. А как это сделать, если она, скованная тисками холода, не способна на полноценный вдох?
Я прокашлялся, прочищая горло, после чего кое-как втянул через рот холодный воздух и не столько прокричал, сколько просипел:
– Э-э-э-эй!
М-да, не впечатляет. До берега так явно не докричишься. Опять же сил на это ушло порядком – будто я испустил не короткий вопль, а как минимум битый час пытался переорать бурю.
– Э-э-э-эй!.. Кхе-кхе!
Пропади все пропадом! Осталось только поперхнуться, захлебнуться и пойти на дно тогда, когда я еще могу барахтаться, пусть и вяло! Нет, рановато я разорался. Мерлин еще вовсю лепит свои айсберги, и за треском льда товарищи меня попросту не услышат. Да и сойдя на берег – тоже. Потому что к тому времени я буду не способен даже на такие слабые крики.
Ну вот, кажется, пришла пора впадать в отчаяние. И вместо того чтобы разбазаривать последние минуты жизни на смешные потуги спастись, не лучше ли напоследок подумать о чем-нибудь хорошем? Например, о моей оставшейся на Мадейре семье, которая теперь точно больше никогда меня не увидит.
Хорошая мысль. Именно так и поступлю. Даже такое бескомпромиссное занятие, как борьба за жизнь, имеет свои грани разумного. И я эту грань только что переступил… или, если угодно, переплыл.
Но едва я воскресил в памяти лица моей жены Лизы и дочери Ани – что, в отличие от бестолкового барахтания, не отняло у меня ни грамма усилий – как вдруг неподалеку просвистел и бултыхнулся в воду какой-то некрупный предмет. Я видел его краем глаза и мельком, но тем не менее смекнул: он – не отколовшийся от тороса обломок льда.
Но если это не лед, тогда что же?
Свалившаяся в мою полынью штуковина, однако, не канула в ней бесследно. Как выяснилось, она была привязана к тонкому стальному тросу. Вот так сюрприз! Увидев это, я вмиг изгнал из головы пораженческие мысли и, цепляясь за кромку льда, подплыл к тому месту, где трос уходил под воду. После чего начал суетливо выбирать его, наматывая на руку, а второй рукой продолжал удерживать себя на плаву.
На конце троса обнаружился небольшой якорь-кошка, при виде коего я обрадовался еще сильнее. Кто бы ни швырнул мне его с берега – или, скорее всего, выстрелил им из
