твоим словам, должен быть основой для настоящих взаимоотношений между мужчиной и женщиной?» – поинтересуюсь я у Ольги.
Конечно, она помнит: не так часто мы с ней в те дни разговаривали, а тем более на личные темы.
«Так вот, хотелось бы узнать, – продолжу я, – возможно ли такое, чтобы фундамент для постройки совместного будущего заложили такие непохожие друг на друга люди, как мы с тобой? Быть может, несмотря на наши разногласия, кое-какой «сухой остаток» у нас обоих все же сохранился? Ясен пень, не любовь, но хотя бы дружба или просто взаимная симпатия? Не знаю, как у тебя, но я определенно нечто такое из «Кальдеры» вынес»…
– М-да… Досадно, что Всевышний не наделил тебя поэтическим даром. Может, лучше не мудрствовать лукаво и просто сказать этой особе, что она тебе небезразлична как женщина?.. – резюмировал бескомпромиссный правдоруб-Скептик. – Дурацкая речь, брат. Но как бы то ни было, а произнести ее все-таки стоит. Поэтому, пока есть время, придется нам над ней хорошенько поработать. Не то, чтобы я питал насчет вас с Ольгой какие-то иллюзии – просто очень уж любопытно посмотреть, чем все это закончится.
Вот и мне тоже любопытно. Любопытно настолько, что я вновь готов намеренно лишить себя покоя ради того, чтобы в итоге выведать горькую истину. Как в ту январскую ночь, на метромосту, за десять минут до прибытия транспортного вертолета…
…Денис рисует медленно, но очень старательно. Интересно, что же он там творит? Ольга делает вид, будто выполняет обещание не глядеть в планшет, а сама украдкой все-таки туда косится. Я тоже пытаюсь по движению стилуса определить, что за картина рождается сейчас у художника на табуле. Возможно, он подозревает о том, что мы подсматриваем, но решает проявить к нам снисхождение. Ведь, если б не мы, сидеть бы сейчас Денису в одиночестве, холоде, темноте и страхе да плакать горючими слезами. А в нашей компании все как-никак веселее и безопаснее.
– Тот диалог между Душой Антея и Поздним, – напоминаю я Ефремову, тоже внимательно наблюдающему за рисующим мальчиком. – Вы так и не успели перевести его нам до конца, хотя сами наверняка знаете, чем он завершился. Верно, Лев Карлович?
Академик переводит взгляд с Дениса на звездное небо, вздыхает и нехотя кивает.
– И чем же, если не секрет? – продолжаю допытываться я. – Кажется, Поздний заикнулся о том, когда он намерен возобновить это свое… реформирование, так?
– А вы твердо уверены, что вам тоже необходимо знать об этом, Тихон? – спрашивает, в свою очередь, Ефремов. – Владение сей истиной – тяжкое бремя, которое лишит вас покоя на всю оставшуюся жизнь.
– Я, пожалуй, рискну, – отвечаю я. – Пусть лучше меня изводит горькая правда, чем ваша недосказанность.
– Как хотите, но я вас предупредил, – не перечит академик. – Хотя Мише посоветовал бы заткнуть уши – все же в его возрасте незнание подобных истин есть великое благо.
– Ну уж нет! – Бледный от кровопотери Туков мотает головой. – Это нечестно! Я провел в «Кальдере» дольше вас обоих вместе взятых, схлопотал по вашей милости пулю, а вы мне теперь – «заткни уши»! Ни за что! Я тоже заслужил знать всю правду! Мучиться ею – так всем вместе, без исключений.
К Ольге это, однако, не относится. Она сидит далеко от нас, присматривает за Денисом и не слышит, о чем мы толкуем. Наверное, ей, как и Тукову, также было бы любопытно узнать этот секрет, но мы ее к себе не приглашаем. Не потому что все еще на нее злимся, хотя и не без этого. Просто устав нашего маленького клуба «знатоков истины» не предписывает нам зазывать кого-либо в наши ряды.
– Поздний сказал, что глобальное окаменение состоится, едва мы перестанем быть для него интересны, – говорит Лев Карлович. – А узнаем мы об этом, когда уйдет вода и Бивень вновь запоет.
– Какая вода? – не догадывается Миша.
– Эта, – поясняю я, указав на быстро разливающуюся под мостом реку. – И уйдет она, как только в дне «Кальдеры» вновь разверзнется брешь. Значит, пока Бивень будет скрыт от нас под водой, нам не о чем волноваться.
– Совершенно верно, – подтверждает Ефремов. – Понятия не имею, как вы, а лично я не намереваюсь ни под каким видом обнародовать эту деталь выведанной мной правды. Мир должен быть в курсе, что в итоге приведет его к гибели, но если она все-таки настанет, пусть это случится неожиданно. Будем гуманными. Сегодня на Земле и без того хватает параноиков, чтобы я своими откровениями наплодил новых. Так что и вам рекомендую помалкивать…
Вот мы с Мишей и помалкиваем. Равно, как и Лев Карлович, чье нежелание плодить в мире параноиков после строительства помпезного «Надгробия Цивилизации» кажется теперь прямо-таки по-детски наивным.
Не могу сказать, как точно сбылось предсказание Ефремова насчет утраты мной душевного равновесия, но уже скоро я пожалел, что выпытал у академика всю правду. Сегодня меня частенько мучают приступы необъяснимой тревоги и бессонница, а прогуливаясь порой по берегу нового Обского моря, я все время с опаской гляжу вдаль, не показалась ли над волнами остроконечная верхушка Поющего Бивня. И пусть пока он скрыт глубоко под толщей речных вод, я ни на миг не забываю, насколько зыбка эта безмятежность.
А где-то там, на гораздо большей глубине, в недрах планеты таятся силы, для которых мы – люди, – на Земле всего лишь гости. Беспардонные, не в меру расшумевшиеся гости, чей срок пребывания здесь чересчур затянулся. Недавно нам на это отчетливо намекнули. Мы не поняли намек. И, скорее всего, не поймем, хотя со всей присущей нам самоуверенностью считаем себя разумными существами. За что вскоре и будем держать ответ. На сей раз – по всей строгости местных законов.
Но, с другой стороны, возможно, в этом и кроется подлинная вселенская справедливость, ибо натерпевшаяся от нас страданий Земля явно не достойна таких неблагодарных обитателей…
