От такой немыслимой бесцеремонности ди Гарсиа впал в ярость, еще толком не проснувшись. Впрочем, по мере пробуждения казначея ярость его иссякала, и к тому моменту, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, ярость эту сменил безграничный испуг. Марко задрожал, а дыхание его сделалось частым, как у разморенной на солнцепеке собаки.
Вид у облаченного в забрызганный кровью комбинезон Сото и впрямь был откровенно демонический. Его зловещее узкоглазое лицо сияло лютой ненавистью в долетающих со двора отблесках сторожевых огней, а зажатый в руке обагренный кровью меч не вызывал у казначея сомнений относительно его дальнейшей судьбы.
Ди Гарсиа безумно вращал глазами и силился что-то сказать: возможно, пытался молитвой изгнать демона, возможно, предлагал убийце деньги. Но «демон» молитв не страшился и явился сюда вовсе не за деньгами.
– Мое имя – Сото Мара. Я служу дону Диего ди Алмейдо, – негромко произнес Сото прежде, чем его меч опустился на шею Марко.
Странная традиция предков – сообщать врагу перед его смертью свое имя. Традиция, так до конца и не осознанная Сото, но, несмотря на это, обязательная к исполнению, как и все прочие…
Залитую кровью спальню Сото покидал с трофеем, не очень громоздким, но все-таки не настолько удобным, чтобы карабкаться с ним обратно на крышу по стене. Мара знал, что где- то в соседних комнатах должен быть лаз на чердак: ведущее с чердака на крышу слуховое окно он заметил еще в первый день наблюдения за домом.
В коридоре было пустынно и тихо, но на всякий случай Сото все же держал в руке метательный нож. Кровь из мешка, в который он погрузил трофей, стекала на паркет тоненькой струйкой, но каратель не обращал на это внимания: пусть стекает, все равно след ее обнаружат лишь с рассветом. А Мара рассвет планировал встретить уже на полпути к Сарагосе.
Лестница на чердак отыскалась в чулане, что находился в самом конце коридора. По какой-то причине лаз был крест-накрест заколочен досками, но Сото без труда отодрал их верхолазным крюком, словно выдергой…
Мара не любил ветер, но когда очутился на крыше и снова ощутил лицом его сильное дыхание, мысленно поблагодарил своего бессменного подельника за то, что тот терпеливо дождался его и не бросил на произвол судьбы в чужом краю…
Днем своего рождения Сото Мара считал не заявленную в церковной метрике дату и не тот день, когда он взял себе новое имя. Настоящее рождение Сото произошло зимой того года, когда, согласно метрике, ему уже должно было исполниться пятнадцать с половиной лет. Жаль, что точной даты своего подлинного рождения он, как и любой новорожденный, не запомнил, а зафиксировать ее для Мара никто не удосужился, ибо случилось это событие незаметно для окружающих и внешне на юноше ничем не отразилось…
Радость первых недель пребывания Луиса Морильо в искательской общине постепенно сошла на нет. Вольный и в какой-то мере даже творческий труд на свежем воздухе превратился в обыденный, а на руках образовались столь жесткие мозоли, что при касании ими стола они скребли по поверхности, словно наждак. Деревянные нары в бараке для несемейных искателей стали для парнишки родными, а не особо разнообразный распорядок дня – по-своему удобным.
Больше всего нравилось Луису, что в работе его никогда не торопили. От «особняков» требовалась прежде всего не скорость, а предельная осторожность: бывало, в земле им попадались такие опасные находки, что одно неловкое движение киркой либо заступом – и искатель отправлялся на небеса, причем не один, а вместе с работающими бок о бок товарищами. «На небеса» едва ли не в прямом смысле слова: после таких происшествий мало что от тела пострадавшего возвращалось на землю.
…Именно так через несколько месяцев после зачисления в общину Луиса погиб старшина Барселонской Особой. Луис слышал грохот, видел взметнувшуюся ввысь тучу земли и гигантскую воронку, оставшуюся после того, как рассеялась пыль. Старшину и нескольких работавших вместе с ним искателей он больше не видел. За свой привилегированный статус «особняки» платили непомерную дань…
После гибели старшины на его должность был назначен Лоренцо Гонелли, практически единогласно выбранный на собрании общины. Как выяснил Луис еще в день своего зачисления в ряды Барселонской Особой, его бородатый друг хоть и считался искателем, лопаты в руках не держал уже давно. Лоренцо не занимался раскопками, он отвечал за сохранность всех смертельных находок, возглавляя общинную службу охраны. Но белоручкой Гонелли тем не менее никто не называл: во-первых, слишком много лихих людей зарилось на содержимое оберегаемых Лоренцо складов (в частности, окрест них постоянно кружили вездесущие байкеры), а от этого содержимого напрямую зависели благосостояние и репутация Барселонской Особой. Во-вторых, помимо руководства отлично организованной охраной, Гонелли постоянно защищал честь общины на ежегодных искательских турнирах и нередко становился чемпионом.
Дисциплин на турнирах было представлено всего три: метание большой искательской кирки на дальность, рукопашный бой – точнее, обычная драка без правил, и едва ли не главный из турниров – определение «пивного короля», то есть человека, обладающего самым вместительным животом среди искателей в Святой Европе (поговаривали, что Древние, со всей их любовью к спортивным соревнованиям, так и не включили этот популярнейший во все времена вид спорта в свои Олимпийские игры).
Лоренцо обычно состязался в рукопашных поединках и «пивной гонке». И хоть по нему нельзя было сказать, что он способен на немереное поглощение пенного напитка, тем не менее этот невысокий, крепко сбитый мужичок мог влить в себя столько пива, что перед ним, бывало, пасовали и тяжеловесы. Поэтому такого ценного человека, как Гонелли, в общине уважал каждый и со временем должность старшины досталась ему заслуженно.
Луис всегда был желанным гостем в семье Лоренцо. Паренька звали на праздники, воскресные обеды, а то и просто так, без повода. И в доме Гонелли, и в компании других искателей общины никто не обращал на необычную внешность Морильо никакого внимания, лишь дети иногда показывали на него пальцем, но взрослые тут же шикали на них либо награждали подзатыльником. Немного повзрослев, Луис догадался, что причиной этой тактичности являлась вовсе не поголовная искательская воспитанность, а последствия все
