себе. Как только совещание окончилось, Кейт сказала Джурди и мне:
— Ребята, приведите себя завтра в блестящий вид. Ладно? Мы хотим поразить этих скотоводов до смерти. Может быть, когда мы прилетим в Париж, они купят каждой из нас по алмазной диадеме или по стакану молока, или что-нибудь еще. А теперь посмотрим: рейс отправляется в девять часов. Не забудьте явиться точно к восьми часам, ни минутой позже. Мы хотим, чтобы этот полет был в полном порядке. О'кей?
— Хорошо, — сказали мы.
В тот вечер я была снова одна в квартире, что вполне меня устраивало, поскольку я могла сделать всю мою утюжку без какой-либо сумасшедшей суеты при подготовке к завтрашнему полету, и я могла слушать великолепную музыку в качестве музыкального сопровождения. Я не могла этого делать, когда поблизости была Джурди. Музыка совершенно сводила ее с ума. Моцарт вызывал у нее головную боль, Гершвин вызывал у неё головную боль, даже «Моя прекрасная леди» вызывала у нее головную боль. Так что я могла слушать хорошую музыку, только когда была одна, и это доставляло мне самое большое удовольствие. Джурди была в «Шалеруа», на этот раз на вечеринке, устраиваемой скотоводами в «Зале императрицы» по случаю завершения их трехдневного съезда. Я была приглашена, но не пошла, отчасти потому, что у меня было много дополнительной работы дома, отчасти потому, что мне предстояло провести в компании этих семидесяти человек целых четыре дня и мне не хотелось переутомляться. Джурди заверила меня довольно кисло, что она рано будет дома; и я не имела абсолютно никаких причин волноваться за нее и эту вечеринку. Она питала отвращение к алкогольным напиткам в любом виде. Она бы даже не дотронулась до стакана пива.
Около девяти тридцати я, закончив гладить, пребывала в приятном состоянии ничегонеделания, когда зазвонил телефон. Это не заставило мое сердце чаще биться — он звонил довольно часто. Парни, с которыми у меня были свидания, наши друзья по школе, друзья, которых мы приобрели с тех пор, как начали летать, — они звонили постоянно. Так что я уменьшила громкость Моцарта, пластинку которого я проигрывала, взяла трубку и сказала:
— Алло, — думая совершенно рассеянно, кто бы это звонил.
— Алло, Кэрол?
И я начала дрожать как лист от одного только звука голоса, произносящего мое имя. Я опустилась на подлокотник кресла и сказала:
— Да?
— Это Рой Дьюер. Я сумела сказать:
— О, привет, доктор Дьюер.
— Как вы поживаете?
— Прекрасно. Просто прекрасно. Как вы, сэр?
Мне не следовало называть его сэр. Я знала это уже в тот момент, когда это слово сорвалось с языка почти чувствовала, как он ожесточился. Это не было вежливостью, это была просто дерзость, пережиток тех ранних дней, когда мы постоянно ссорились. Но я ничего не могла с собой поделать.
Он ответил на мой вопрос отрывисто:
— Прекрасно, благодарю вас.
— Как ваша рука?
— Моя рука? Ах, да. Она зажила, спасибо.
— Это хорошо, — сказала я.
Я начала переводить дух.
Он сказал:
— Заняты ли вы чем-то особенным?
Я сказала:
— Я все еще работаю в «Магна интернэшнл эйрлайнз». Я не знаю, назовете ли вы это особенным. Это смешно.
— Я имею в виду сейчас. В этот вечер.
Я сказала:
— Я готовлюсь к раннему утреннему рейсу. Это в Европу. Мне нужно ужасно много сделать.
— Могу ли я вас увидеть на несколько минут?
— Я сожалею, — сказала я. — Я очень сожалею.
Я полагаю, это зафиксировалось в моем сознании как шаблон — Рою Дьюеру достаточно было сказать: «Могу ли я вас увидеть?!» — и ответ выскочил автоматически: «Я сожалею». Я хотела кричать: «Рой, конечно, конечно, где ты, я буду там через пять секунд, я прибегу», но этот шаблон в моем сознании отвечал за меня.
Он сказал:
— Кэрол, я хочу поговорить с тобой.
— Я сожалею.
— Ты все еще сердишься на меня из-за Донны Стюарт? — Он не ждал ответа. Он засмеялся и продолжил: — Хорошо, я могу рассказать это сейчас, это займет всего минутку. Кэрол, я буду завтра на твоем самолете.
— На моем самолете?
— Да.
Я сказала:
— Думаю, вы ошибаетесь. Я на заказном рейсе в Париж.
— Я знаю.
Я повторила:
— Но это заказной полёт…
— Я знаю! Знаю! Это то, о чем я хотел тебе сказать, вот почему я хотел тебя видеть. Я думаю, что мне следует дать тебе знать заранее, что я буду на этом рейсе.
— Я все же не понимаю. Почему вы чувствуете себя обязанным сообщить мне эту информацию?
— Потому что ты могла бы возмутиться этим. Потому что это могло бы принести больше вреда, чем пользы.
Я сказала:
— Мистер Дьюер, вы важное должностное лицо компании «Магна интернэшнл эйрлайнз», я же никто. Возмущаюсь я этим или нет, с фактами ничего не поделаешь. Если у вас есть власть лететь на этом самолете, вы летите, сэр.
— Я мог полететь другим рейсом.
— Сэр, это делает вам честь.
— Ей-Богу, — сказал он; и, очевидно, он был не в состоянии продолжать. Он повесил трубку.
Я долго не двигалась. Я сидела, похолодевшая, держа в руке телефонную трубку, из которой раздавались гудки, желая понять, как это все случилось, как я дошла до того, что снова отвергла его, как я могла продолжать оставаться такой тупой и такой упрямой, желая понять, как я могла примириться с собой после такого короткого и мучительного соприкосновения с ним, Я думала, если бы я увиделась с ним на несколько минут, как он просил, если бы у меня хватило смелости, возможно, все бы между нами наладилось, возможно… Я положила трубку на место и ходила взад и вперед по гостиной, обхватив руками живот, как если бы все внутри меня вдруг воспламенилось. Но, прежде всего, что делает Рой Дьюер в этом полете? Этот самолет нанят у «Магна интернэшнл эйрлайнз» Люком Лукасом, чтобы перевезти семьдесят скотоводов в Париж на четырехдневный пикник. Этот самолет был практически в полном их распоряжении. Он был снят с регулярных рейсов. Люк, выдал чек за исключительное использование этого «Боинга-707», и никто не может подняться на его борт без его разрешения. Кроме, конечно, экипажа. Четыре маленькие леди-стюардессы. А Рой Дьюер? Почему? Он не управляет самолетом, он не собирается подавать блюда пассажирам. Этим скотоводам нужен психиатр в полете, как рыбе зонтик.
Постепенно до меня дошло, почему Джурди была угрюмой со мной всю неделю, задумчивой, кусающей ногти. Так выражалось, когда у нее что-то было на уме, как в то субботнее утро, когда она привезла меня посмотреть в первый раз квартиру. Итак, меня осенило, и я полностью выключила Моцарта и сидела в
