ДВЕ МАРИИ
Второй Рим, всех столиц мира матерь, сияющие врата Востока, хотя и сам по себе могуч и многолюден, он во всем старается напоминать тот первый, классический Рим. Так же он расположен на семи холмах — возвышенностях, на которых красуются форумы и дворцы. Теснятся жилые кварталы, стрелой пролетают улицы и проспекты, разноязыкая толпа плескается на торжищах, а на окраинах царят тьма и разгул.
Правда, нет у этого Рима такой речки, как серебряный Тибр, зато со всех сторон его окружает море — знаменитый Босфор, Золотой Рог, Пропонтида — под необъятным куполом южного неба. И город императоров вздымается, как остров Буян из пучины морской.
Дом вдовы Манефы Ангелиссы воплотил в себе все достоинства вечного города. Расположен он в самом сердце столицы и чуть не выходит на Золотую Площадку возле дворцов, где юные представители аристократической знати демонстрируют друг другу свои наряды и принципиальное безделье, а в дни народных треволнений обезумевший охлос пытается громить особняки.
Но нет — дом всепочтеннейшей Манефы не старается выделиться среди фасадов и дворцовых колоннад. Наоборот, он таится на третьестепенной улочке, которая взбирается на пригорок под сень раскидистых осокорей. Вы бы и не сказали, что это жилой дом, особняк, почти дворец. В его фасадной стене нет ни оконца, ни прорези, она глуха и безглаза, как некий арсенал или крепость. Только на самом верху несколько архитектурных ухищрений, похожих на зарешеченные ящики. Это балконы, выходящие из самых интимных внутренних покоев, они увиты плющом и диким виноградом и обеспечивают не только тайну семейной жизни, но и удовлетворяют самую изысканную страсть к любопытству — а что там, у подъезда, на улице, в вечно недоступной для женщин общественной жизни?
Зато старый Манефин сад сбегал по склонам холма к морю, к легендарному Золотому Рогу, и там циклопическая ограда из неотесанных камней надежно отгораживала владения благочестивой вдовы от портовых таверн, ночных притонов и веселых домов.
День неутомимой Манефы начинается до рассвета в ее многолюдном царстве, отчего она любит приговаривать: я себе сама и есть самая раба!
Проснувшись, она некоторое время просто лежит, вспоминает прошлое, которое было у нее пестрым, как перевязь на шее осла, без устали вращающего поливальное колесо в цветнике. Усмехнувшись параллели с ослом, покорно тянущим свою лямку, трудолюбивая Манефа без охов и стенаний встает и спешит обновить лампады у святых икон, что тоже она исполняет только сама, заявляя и тут в стиле афоризма: своему Господу я есть главная слуга!
Затем на свежую голову начинается суд Соломона. Главным обвинителем выступает раб Иконом, домоправитель, внешне респектабельный до того, что на улице почитают его за прогуливающегося сенатора. Иконом хозяйке докладывает упущения минувшего дня и заботы новые. Хозяйка творит суд и расправу.
Оказывается, заболел пресловутый осел, предмет философских размышлений госпожи. Обкормили, конечно, мерзавцы, безрукие! Впопыхах назначила пять розог скотнику, пять погонщику, хотя этот конкретно за питание осла не отвечает. Раб Иконом занес приговор острой палочкой на восковую табличку.
А вот перессорились девчонки в ткацкой, перецарапались, наверное, из-за какого-нибудь занюханного матроса. Ткацкая мастерская — это предмет особой гордости Манефы. Весь феодальный мир от самого могучего из монархов до полунищего барона стремится быть одет в византийские златотканые ризы. Грозный флот империи на семи морях Средиземноморья ничто по сравнению с товарной силой византийских тканей на рынках Запада и Востока.
Ткачих поставили на колени, и они всхлипывают, моля госпожу о прощении. А ей их жалко — ведь что такое мастерица? Ее надо отобрать еще с детства — купить, вскормить, обучить, уберечь от соблазнов… Но не монастырь же у нее! И непреклонно приговаривает каждую к трем горячим — власть есть власть.
Двигаясь в дальнейший обход, все не могла выкинуть из головы этих девчонок. По- человечески надо бы им замуж. Но что такое замуж выдать рабыню? Либо выделить ей хозяйство, либо купить в хозяйство мужа… А где взять для этого средства? Пришли крутые времена. Венеция, Генуя все рынки заполонили. А Европа начинает предпочитать византийскому тканью немецкие набойки… И получается, что златое ремесло таким, как Манефа, выгоды не приносит, только и держатся как за традицию предков.
И полон дом незамужних девок, бесятся, конечно. Но и без честного бракосочетания Манефа этого не допустит!
С мыслей по политэкономии и этике Манефа перескакивает на родную племянницу Теотоки — вот еще забот полон рот!
Лет сто тому назад пришел в столицу дед Манефы Па-лимон, по прозвищу Хирург. Сын какого-то грузчика или разносчика, он выдвинулся на поставках в армию, когда при блаженной памяти царе Алексее Первом римские орлы возобновили свой победный полет. Он и купил этот участок, конфискованный у какого-то царского супостата. Он и поставил этот дом, сравнительно небольшой, зато крепкий и объемистый, — два этажа с мезонином, два флигеля, два хозяйственных двора…
Манефа замечталась, вспомнив свою молодость. Как беззаботно жилось у деловитого и доброго того деда Хирурга! Кстати, чудак этот, Ласкарь, который на днях явился из Пафлагонии искать якобы какую-то девицу, он был сыном дедова оруженосца и товарищем детских игр маленькой Манефы. И отцы ихние, Манефы и Ласкаря, погибли рядом при защите столицы от нашествия неверных…
Вообще все они, Палимоны (это ведь девичья фамилия Манефы), были от природы энергичны, исполнительны и при всем при том честны, богобоязненны — сейчас бы поискать таких! Вернемся на минуту к Акоминатам — один из них, кандидат Никита, ходит сейчас в дом к Манефе. А его старший брат, Михаил, до своего рукоположения в архиепископы Афинские подрабатывал по бедности составлением родословных таблиц. По просьбе Манефы он пытался составить родословную Палимонов. Но ничего не получилось, темны, темны истоки их рода! Накопали только, что прадед Манефы, отец Хирурга, был повешен как контрабандист. Вот те на! Правда, это никого и не поразило, в Византии нередко приговоры выносились отнюдь не за само преступление…
Но сын-то того контрабандиста, Манефин дед, строитель этого самого дома, получивший прозвище Хирург, что значит — ловкач, рук одел, сам неграмотный, а составил библиотеку, денег на каллиграфов не жалел. На таких и зиждилась блистательная Византия!
А выдали замуж ее за Ангела — какая честь! В приданое ей дали этот самый дом. А то б и жить молодым негде — муж был женат на ней третьим браком, так что пришлось у патриарха специальное разрешение испрашивать. Два предыдущих приданых успел дочиста промотать… И все-то они знаменитые, эти ангелы, архангелы, — прости, Господи! — бездельники, скоморохи, запивохи, совратители, только что родство с династией.
Даже оба собственных ее сына, оба Ангелы, оба по военной части у нее пошли — один на Кипре, другой в Италии, — оба в генеральских уже чинах. Но ничего от того молодца- контрабандиста или прославленного рукодела им не досталось.
Зато Теотоки, эта глазастая Теотоки!
Закончив обход и судилище, Манефа уселась сооружать прическу. Дом Хирурга был все- таки невелик, в нем не предусматривалось специального помещения для парикмахерских таинств, как в иных чертогах власти. Потому прически делались здесь в атриуме под журчанье фонтана.
Прислужницы Хриса и Бьянка не спеша подкручивали крашеные локоны Манефе,
