откуда бежал, пока его лихорадочно искали на берегах Босфора, и в Редеете, и на холмах Анатолии. На том самом месте неприступных стен Великого Дворца, где когда-то Цимисхий, любовник императрицы Феофано, был поднят в корзине, чтобы убить ее мужа и самому стать царем, Андроник, наоборот, верными людьми был спущен на веревке в лодку и был таков.
Он объявился в Святой Земле, у крестоносцев, ненавидевших и побаивавшихся императора Мануила, он был принят, как сват и брат. Участвовал во многих знаменитых турнирах, стычках с неверными и походах через пустыню. Дело опять же уперлось в женщину: вдова иерусалимского короля Балдуина, тоже родственница Мануила и Андроника, прекрасная Феодора была замешана в план византийской разведки — тайно выкрасть Андроника, ослепить его и по возможности живым доставить в столицу. Феодора выдала Андронику все — тайную грамоту василевса, пароли, шифры, деньги.
И сама бежала с ним из Палестины, и жила, скитаясь, то при одном мусульманском дворе, то при другом. Впоследствии Андроник хвастался, что похитил ее, как Зевс в облике быка украл Европу. И родила ему в скитаниях детей, и попалась-таки в лапы агентов империи, и стала заложницей против Андроника.
Получив за границей императорский хрисовул — немедленно явиться ко двору, Андроник не колебался. Он надел на себя власяницу, покаянные вериги и босиком шел от пристани ко дворцу при стечении великого множества сочувствующего народа, чтобы стать сюжетом еще одной песни кифаредов о подвигах легендарного принца.
Ко дверям императорской кувикулы принц принес в горсти дорожной пыли, чтобы посыпать ею главу, как только увидит василевса. Даже черствый Мануил прослезился.
— Встань с колен, брат, — говорит.
— Не встану, — льет слезу Андроник. Так оно слово в слово и описано в песнопениях кифаредов.
— Не встану, — говорит принц, — пока меня не протащат, как раба, по ступеням твоего трона.
И тогда нашелся уже хорошо знакомый нам Исаак Ангел, рыжий, тогда еще совсем молоденький, только что окончивший свою философскую школу, чем он очень гордился, кстати. По приказу Мануила Исаак опоясал принца вервием и тащил его по ступеням трона. А тот на глазах изумленной знати (глядите, что они делают, эти Комнины!) злостно упирался и кричал:
— Мерзок аз, гнусен аз! Топчите меня, грязь непотребную! — и смеялся бесовским смехом.
И великодушный Мануил простил вечного соперника (а как тут было не простить?). И даже назначил его командующим армией Востока. Но Андроник тут же стал терпеть поражения, ведь внушает тот же византийский «Стратегикон»: для командования войском нужна не рыцарская лихость, а организационная осмотрительность.
И снова попал в немилость. Больной уже и старый Мануил, зная, что столкновения не миновать, заставил его присягнуть на Евангелии в верности малолетнему Алексею II и матери его Ксении-Марии, отправив его затем в ссылку в Энейон.
— Он идет, он идет! — царица, растрепанная, роняя плат, четки, подушечку с иглами, вбежала в золотую кувикулу, где василевс обычно решал государственные дела со своими министрами.
Протосеваст Алексей, правитель империи, который всеми своими поступками тщился доказать, что презирает вековой этикет царствующего дома, в этой священной для всех кувикуле сидел в высоком кресле, накрытый белыми простынями, и цирюльники искусно укладывали ему прическу.
— Ну как? — беспокоился он, разглядывая белобрысое темя свое через систему зеркал, которые цирюльники держали ему над макушкой. — Не очень просвечивает?
— О нет, всесветлейший! — хором отвечали ему министры, удостоенные чести присутствовать при утреннем туалете.
Удовлетворенный протосеваст делал из-под простыни знак ладонью, и протоканаклий (смотритель священной чернильницы) продолжал докладывать дела:
— В Коринфе толпа голодающих разгромила императорские житницы, из которых оказывалась им помощь…
— Мерзавцы! — негодовал Алексей. — Вот и проявляй потом милосердие! Как были наказаны эти преступники?
— Четверо ослеплены, один повешен, — поклонился чиновник.
Протосеваст поморщился:
— Ну зачем же смертью?..
Строй министров в расшитых скарамангиях — черные, русые, пегие бороды одинаково стекали с их одинаково благостных лиц — одновременно закачали головами в тиарах.
В этот миг как раз и ворвалась царица, словно осенняя буря.
— Он идет, он идет, вы слышите тут? Он идет! Протосеваст на цирюльническом кресле даже не двинулся навстречу вбежавшей государыне, что, кстати, потом будет поставлено ему в качестве обвинения — осмелился сидеть в присутствии царицы.
— Да кто идет-то? Ха! Андроник, ха-ха! Дело принимало юмористический оборот. Царица топнула ножкой и выбежала, растолкав строй придворных.
Протосеваст кивнул протоканиклию: продолжай, мол. Что там, кстати, пишут из Пафлагонии?
— В Ганграх Пафлагонских мощи святого Вирилия вновь явили свою чудотворную силу. Одна нищая, горбатая от рождения, исцелилась, стала ходить прямо…
— И сколько же собрали в пользу нищей? — не без иронии спросил Протосеваст.
— Четверть литры, всеблагостнейший, если в пересчете на серебро.
— Значит, три четверти присвоили, — констатировал Алексей, хорошо знавший нравы своих чиновников. Он повернулся другим боком, и цирюльники принялись укладывать второй волан.
— Ну а что сообщают стражи уха из Энейона?
— Принц и его многочисленные гости заняты охотой с леопардом.
Благостные бороды захихикали — тоже, нашел занятие! — а благоприятные тиары вновь закачались в знак осуждения.
Тут вновь появилась царица Ксения-Мария, вид ее, обычно, как мы уже знаем, кроткий и голубиный, на сей раз был столь охвачен беспокойством, что некоторые придворные принялись, на всякий случай, разбегаться. Кто-то впопыхах опрокинул жаровню, на которой калились навивальные щипцы цирюльников, уголья рассыпались по ковру, и он затлел.
— Вставайте же! — царица сдернула простыни с недозавитого своего любимца, так что тому уж ничего не оставалось делать, как отложить эту нужнейшую церемонию на потом.
По ее знаку все придворные вышли разносить по дворцу ошеломляющую весть ( «Он идет!»). В золотой кувикулe остались Протосеваст с царицей да Агиохристофорит, эта толстая придворная жаба, умеющий при всех режимах играть первую роль.
Вот и здесь. Люди Агиохристофорита ввели человека, одетого не то как священник (простой гиматий в виде рясы), не то как стратиот (кожаная походная куртка, обшитая медными бляшками, вроде как панцирь). У человека было круглое как блин и очень смышленое лицо. Взгляд подобострастный, как у всех подданных, но в нем, отметил и сам встревоженный Протосеваст, есть скрытая угроза — попадитесь вы все мне в руки!
— Это священник из волости Филарица в Пафлагонии…
— Где эта Филарица? — спросил надменно протосеваст. Обычно чиновники столь высокого ранга, как он, сами не допрашивают свидетелей или доносчиков, для этого есть
