Надо сказать, до налаживания серьёзной системы образования и аттестации, таланты у нас выявлялись прямо в быту, подчас в ситуациях самого что ни на есть анекдотичного характера. Так, например, ребята, построившие газогенератор, наладили у себя в бараке музыку: выперли на крышу колонки помощнее и крутили через них что нравится. И если между собой во вкусах они сошлись, то соседям эта музыка нравилась далеко не всем. Однако, правила это не нарушало, жалоб в штаб не поступало – и то ладно.
Но был в соседнем бараке один хлопец, совсем ещё молодой, шестнадцати лет, которого этот концерт ну никак не устраивал. Выбрав ночку поспокойнее, он забрался на крышу, и обрезал колонкам шнуры. Причём что интересно – не просто обрезал, а вырезал длинный кусок на несколько метров, насколько это позволяло его положение, смотал провода и закопал подальше от лагеря. Чисто интуитивно сработал как заправский диверсант: обрежь он провода просто так, даже под самые помидоры, скрутить можно было бы за минуту. А так – всё, нет больше музыки, дефицитных проводов на складе меломаны так и не допросились.
История получилась неожиданно громкая, с такими сыскными мероприятиями и выяснением отношений, что дошла до штаба. Мы этого саботажника быстро выловили старым проверенным способом, построив всех обитателей соседствующего с музыкальными террористами барака и пригрозив одним групповым залетом всем сразу, если до вечера не выдадут проказника. Ещё не стемнело, когда в штаб пришёл невысокий веснушчатый боец, представившийся как Валдис, и сознался в том, что выведение из строя музыкальной системы – дело его рук, которое он осуществил, разумеется, безо всякой помощи со стороны кого-либо из сослуживцев. В парне усмотрели талант, посадили за учебники. Спустя несколько лет он станет ведущим инструктором по линии разведчиков-диверсантов.
Строительство полноценного города было нашей глобальной целью на ближайшие годы. Эта цель постоянно уточнялась и обрастала деталями, разбиваясь на частные задачи, но при этом она превращалась в некую глобальную идею, которая плотно сидела в наших головах 24 часа в сутки семь дней в неделю. Штабные совещания, целиком посвящённые постройке города, проходили каждую неделю по субботам, а иногда и чаще, если поступала свежая информация, которая могла повлиять на планы, разработанные ранее.
Каждый раз, собираясь, мы должны были озвучить свои идеи касательно вопросов, поднятых на прошлом совещании, затем раскритиковать чужие предложения, и в итоге договориться, приняв решение, которое устраивало бы всех в равной мере. Если хотя бы один человек из девяти присутствовавших был против, совещание продолжалось. Мнение каждого из присутствующих было абсолютно равновесно с остальными. Томми единолично мог склонить обсуждение в нужную ему сторону – как апеллируя к положению, так и просто воздействуя личным обаянием и авторитетом – однако, практически никогда этого не делал, позволяя здравой идее, самой произрасти и укрепиться в умах присутствующих атаманов. А состав у нас подобрался, надо заметить, разношерстный:
Из всей компании первым делом бросался в глаза Велес – огромный мужик лет тридцати, ростом с Томми, но не в пример крепче телосложением и шире в плечах, атаман из Форштадта. Насколько я знаю, он стал первым сторонником нашего обератамана, и этот прирост в боевой мощи положил начало объединению отрядов региона. В своё время он плотно, до фанатизма, увлекался древнерусским язычеством, но потом несколько ослабил свой духовный пыл, сохранив от прошлого кличку и пачку симпатичных амулетов. Очень любил поспорить, громыхая своим низким голосом, но имел полезную привычку отступать перед спокойной и ясной аргументацией оппонента. Ещё, как мне показалось, Велес испытывал уважение к научным словам, чем многие из штабных атаманов часто пользовались.
Возле него сидел Муха из посёлка Спасский. Уникальный человек, общению с которым поначалу приходилось учиться отдельно. Это был человек среднего роста, с впалыми щеками, угловатыми скулами, извечной жидкой щетиной и колючим взглядом чёрных глаз. В обсуждениях Муха больше молчал, ведя себя неприметно и храня свои аргументы до последнего момента. Такое его поведение по привычке можно было принять за слабость и бесхарактерность, но при первых же признаках спора Муха демонстрировал своё истинное лицо жёсткого и непримиримого бойца. Пререкания, пренебрежение сказанным и прочие попытки неосознанного психологического давления приводили к тому, что он в своих речах прямо на глазах будто сжимался, становясь твёрже и жёстче в своей манере общаться. В таких случаях его аргументы более походили на контрвыпады человека, вооруженного коротким ножом – краткие, точные и болезненные. Муха относился к людям, возраст которых на глаз можно определить лишь примерно, в диапазоне от тридцати пяти до пятидесяти лет. Ходили слухи, что в своё время он успел посидеть в колонии для малолетних, а затем в тюрьме общего режима, откуда, якобы, и вынес свою психологическую несгибаемость, а также хитрые приёмы рукопашного боя. Я так и не набрался бестактности расспросить его об этом периоде лично.
Рядом с ним, как правило, садился Влодек, статный молодой поляк с породистыми чертами лица. Экзотичность его имени лишала всякого смысла выдумывание дополнительных кличек, чем Влодек молчаливо гордился. Удивительным образом этот человек пронёс через хаос первоначального выживания такие качества, как обходительность и честность. За уральские горы его, ещё совсем юного пацана, занесло вместе с семьёй, решившей вложиться в какое- то перспективное и авантюрное строительство в Магнитогорске, откуда он бежал вместе с компанией товарищей после истребления в Приморский. Лидерскими качествами Влодек не блистал, но зато показал себя талантливым технарём, в связи с чем был поставлен главой инженерных работ.
Ещё был у нас Палыч – уже совсем немолодой дядька лет шестидесяти с лишним. По образованию Палыч был фельдшером, и видит Бог, в былые времена мог бы стать именитым светилом медицины: настолько значительными были его эрудиция и любовь к своему делу. У себя в Подгорном, в пятнадцатом или шестнадцатом году, он совершил маленький военный переворот. Палыча у нас уважали за мудрость и трезвомыслие. Поговаривали даже, что он имеет странное свойство предвидеть развитие многих событий, то есть фраза: «Палыч считает», у нас была далеко не последним аргументом. Внешне Палыч со своей седой бородой здорово походил на немолодого партизана с иллюстраций в книгах про Великую Отечественную. Как-то в карты он проиграл фант подкрутить усы, так чтобы сфотографироваться с ним – очередь выстроилась.
Помимо вышеупомянутых, были ещё я, Томми и… Мира. Никаких особенных функций в нашей небольшой армии она не выполняла, кроме того, что могла вести за собой штурмовой отряд. Однако её мнение ценилось, и, надо заметить, заслуженно. Эта молодая женщина держалась на равных с опытными вояками так, что никто и никогда – ни прямым словом, ни туманным намёком – не мог упрекнуть её в том, что она «баба». Особого к себе отношения она не ожидала, потому что совершенно в нём не нуждалась. Выдавала разумные уместные суждения, при необходимости могла несколькими не самыми грубыми словами осадить любого, кто начинал пороть горячку. Первое время работы штаба настоящим составом у Миры возникали прямо-таки оглушительные конфликты с Мухой, наблюдать за которыми было очень интересно, но позже им удалось прийти к некоему компромиссу и перевести свой конфликт в невыраженную, вялотекущую форму.
По правде говоря, Мира настолько уверенно держалась среди атаманов, что женщину в ней просто не замечали. Все вместе и каждый в отдельности… кроме меня. Я же, встречаясь с ней взглядом, будто проваливался в серо-зелёную бездну её глаз, теряя способность думать, говорить и дышать. Удивительное ощущение, с которым я сталкивался последний раз лет
