навстречу. Ей Богу, хоть топись от таких впечатлений. Но парочку гадов я всё же зацепил, даже вроде прогнул их линию в своей зоне. Ребята тоже пришли в себя, подползли к краю. Одного прямо рядом прошило, вот на расстоянии вытянутой руки правее лежал. Только дернулся и затих. Спасла меня эта девочка, за которой я прятался. Имя? Нет, не узнавал. И не собираюсь. Дурак ты – такие вопросы задавать…
Потом чувствуется – положение стабилизировалась, держим друг друга огнем. У кого патроны закончились, подтягивали автоматы погибших, уже не стесняясь. Командиры кое-как разобрались в ситуации, раздают приказы. Мне сказано лежать как лежал, защищать позицию. Вроде, держимся. Вроде даже побеждаем. И тут нас с другой стороны начинают давить, от комплекса. Страшно до одури, спина немеет. Кажется, что именно в нее сейчас целятся, вот-вот и прилетит судьба промеж лопаток.
В эфире только и криков о том, что нас в кольцо берут. Это совсем погано. Если окружат – то всё, сливай воду, не выстоим. Томми командует прорыв на своем фланге и отключается от эфира. Нам всем, кто был на том крае обороны, командуют стрелять на подавление, чтобы серы не прошли к «окну». Делаем, что можем, враг отходит глубже, за деревья. И там уже только тени мелькают, продвигаются левее к прорывному флангу. Пятый отряд, сколько их там осталось, с нашей стороны ползет туда же. Чувствуется, что таким темпом никак не успеют, дело швах. Одно радует, что те, кто у сетки, все еще держатся. Но их пока и не сильно давят, ждут пока окружение завершится.
И тут я вижу спереди слева за деревьями фигуру. Два метра ростом, в одном неглиже. Быстро тащит что-то здоровенное, потом падает и открывает огонь. Присматриваюсь – Томми, черт его дери. Без брони, с пулеметом. Против отряда серомордых. Такая дурость и штатскому в голову не придет, а он вот так запросто выбегает вперед и сдерживает их! Валит длиннющими очередями. Серы стушевались, остановились, перестроились. Мне их было видно еле-еле, только частями в просветах, я уж и патроны зря не тратил, бил только наверняка.
Пулемет смолкает. Я не успеваю даже подумать как ругнуться по этому поводу – а Томми уже кувырками покидает позицию, вместо него туда подходит джаганат в окружении пятерых ребят. Тяжеляк, видимо, острелял всё что у него было и сейчас держит в каждой руке по автомату. Стреляет совсем изредка, больше работает живым щитом. А ребята напирают по полной!
Серы тушуются, мельтешат, начинают отступать. Только к этому времени наж правый фланг выгнулся вперед и уже их берут в клещи. Дальше мне не видно что происходит, но такое впечатление что серов просто накрыли волной и сожрали.
Получаю приказ переметнуться на вторую линию обороны, под сетку. Переползаю, а там дело совсем уже плохо, большая половина всех, кто был, лежат без движения. Сообщают, что поработал снайпер, но его уже сняли. Не знаю, сколько там пришельцев осталось в комплексе, но если они ломанутся через сетку – нам всем крышка, нас тут, как говорится, три калеки две чумы. Но серы отступают за свои укрепления и даже оттуда почти не стреляют. Задумываюсь почему, затем оглядываюсь, и понимаю – возвращаются наши ребята, растоптавшие наступление с тыла.
Нас еще пытаются как-то сдерживать, но мы уже перестраиваемся, и возвращаемся к плану «А». Джаганат прет через ограждение, проделывая большую дыру. Мы под его прикрытием вваливаемся на территорию и штурмуем укрепления. Кто-то опять подорвался на мине-ловушке. Да, я тоже как мог, хромал в атаку – говорю же, невредимых у нас почти не осталось. Но в их числе был Томми.
С ним что-то случилось. Мрачный как туча, безмолвный и жестокий как все боги войны вместе взятые. Он кое-как приладил на свое огромное тело пробитую в нескольких местах броню, и по минимуму ее закрепил, так что пластины большей частью свободно болтались. Шлема по размеру видно не нашел, пошел с непокрытой головой. Входил в помещения одним из первых и с эдакой остервенелой сосредоточенностью устраивал там бойню. И всё равно, что внутри темно. Как зверь, делал все точно и жестко.
Много лет назад, когда мой отец еще живой был, он часто с матерью ссорился. Мужик был резкий, вздорный, но очень маму любил. Во время самых жарких споров он, чтобы сгоряча глупостей не наделать, уходил во двор и начинал колоть дрова. Быстро и аккуратно примеривался и так долбил топором, что чурбаны во все стороны разлетались. Сам страшный: скулы вздувшиеся, взгляд остановился, руки как цепями вздувшимися венами покрыты. Рубит и рубит, а вокруг целые горы из дров вырастают. Вот его в тот день и напомнил мне Томми.
Мочил жестоко и аккуратно, даже вроде как с раздражением. Больше вручную, чем из автомата. Каждого врага опережал на четверть секунды, ножом бил точнехонько под пластины, будто сам всю жизнь только это и делал, а сейчас вокруг него были не загнанные в угол пришельцы, а манекены. Помню, одного, последнего в комнате, затер в угол, навернул прикладом несколько раз, так что тот сел на задницу, а потом уперся ногой ему в грудь и за голову как рванет! Голова уцелела, только шлем в руках остался – так он этим шлемом серомордого и забил насмерть. Потом стоял и долго на него смотрел, переводя дух.
Я всё думал, какое у него лицо в этот момент. Когда он обернулся, было уже обычное, только очень усталое. Наверное, не многие успели его заметить, потому что Томми тут же широко улыбнулся, оскалив зубы. Я машинально оскалился в ответ и уверен, что остальные поступили точно так же.
Покачивая плечами, Томми вышел мимо нас наружу и повел головой – то ли вслушиваясь в только-только воцарившуюся тишину, то ли разминая шею. А потом вдруг как закричит! Во всю ивановскую, насколько воздуха было а потом вдохнул и закричал снова, его поддержали другие голоса из-за стен. Раз они прозвучали, значит, ребята были уже без шлемов. Значит, штурм окончен. На третий раз к победному реву присоединились и мы. Звук получился жиденьким, хотя и очень радостным. Открытые пространства не располагают к эффектным хоровым воплям. Но когда мы, наконец, замолчали, стало слышно, как отзвуки этого победного крика еще долго звенят в соснах по всей округе.
Никто точно не знает, зачем воют волки. Многие считают, что так они обозначают свою территорию. Наверное, в тот момент глубоко в наших сердцах проснулось что-то звериное. Мы победили. Теперь это наша земля.
Томми быстро проводит перекличку, чтобы выяснить, где находится боец, который нес флаг. Флагоносец не отзывается, и мы все знаем, почему. Находится кто-то, кто точно знает, где он сейчас лежит – быстро убегает и вскоре возвращается, на ходу разматывая материю с гербом. Командор принимает у него флаг и лезет по лестнице на крышу, отдавая приказание быстро срубить и очистить от веток небольшое деревце с тонким стволом. Ему кричат, что в темном лесу вокруг еще мог остаться кто-то из выживших серомордых и, может быть, не стоит так подставляться. Томми, уже исчезающий в люке, бросает в ответ: «Заодно и узнаем».
Появившись на крыше, он наматывает край флага на кулак и размахивает им в воздухе. Он выкрикивает:
– Мы победили! Вы слышите, серомордое отродье? Мы будем преследовать вас везде, где бы вы ни спрятались! Мы не забудем и не простим вам ни одной человеческой жизни! Вы слышите меня? Война началась, и победа будет за нами! Хэйа!
Мы снова взрываемся криком, после каждой его фразы. По голосам слышно, как нас немного осталось, но в этом звуке – несгибаемая воля к борьбе. Каждая капля нашей крови вскипает готовностью пойти за этим человеком куда угодно и дать такой бой, что все демоны мира умрут от зависти. Совсем скоро мы обратимся к мыслям о наших погибших товарищах, к апатии и тихому ужасу. Это будет позже. А пока мы празднуем победу и кричим, что есть
