переставая думать о ней, этой роковой красотке, о ее громадных глазах и эффектном лице, раздражающем и соблазнительном. Из собственного опыта он знал, что ничего рокового в Пенелопе нет, – но самое главное – он знал, как сделать ее счастливой. Больше всего на свете ему сейчас хотелось вернуться на бал и танцевать, танцевать до изнеможения.
– И о тебе, – продолжил отец. – Что ты думаешь?
– Мне очень нравится ее общество. – Генри отпил глоток скотча и подержал огненную жидкость во рту.
– Ну, так ты хочешь… жениться на ней? – настойчиво продолжал отец.
Генри не сдержался и фыркнул, услыхав такое предположение. Он заметил, что Изабелла тоже смотрит на него, и знал, что сейчас она думает о нем не как мачеха, а как все девушки Нью-Йорка, одержимые вопросами, как, на ком и когда женится Генри Шунмейкер. Он закурил сигару и покачал головой.
– Я еще не встретил девушку, о которой бы думал серьезно, сэр. Как вам известно, я вообще не очень серьезен.
– Значит, Пенелопа не та, кого ты мог бы видеть в качестве жены, – заключил отец, устремляя на Генри суровый взгляд.
Генри пожал плечами, вспомнив прошлый апрель, когда Пенелопа жила в гостинице на Пятой Авеню. Ее семья тогда уже выехала из старого дома на площади Вашингтона, а новая усадьба еще не была закончена. Они едва знали друг друга, но девушка пригласила его в апартаменты, снятые для нее одной, и встречала в одних чулках и прозрачной блузке.
– Нет, отец. Не думаю, что она станет моей женой.
– Но вы танцевали так… – отец запнулся. – Ладно, забудь! Если не хочешь на ней жениться, это хорошо. Очень хорошо.
Он хлопнул в ладоши, встал и, обойдя стол, каменной глыбой навис над Генри.
– А как ты думаешь, кто будет хорошей женой?
– Для меня? – спросил Генри, стараясь казаться спокойным.
– Да, ловелас и праздный прожигатель жизни, – рыкнул отец. Его мимолетное хорошее настроение бесследно испарилось.
Знаменитый гнев Шунмейкера – это то, что Генри в избытке получил в детстве, и гнев этот вспыхивал по любому поводу – от сломанных игрушек до плохих манер. Вильям Шунмейкер шумно уселся в мягкое кожаное кресло рядом с Генри.
– Ты ведь не думаешь, что я праздно интересуюсь твоими предпочтениями?
– Нет, сэр, – ответил Генри, честно посмотрев на отца глазами, обрамленными густыми темными ресницами.
– Тогда ты умнее, чем я думал.
– Спасибо, сэр, – пробормотал Генри, чувствуя, что сейчас ему предстоит услышать нечто очень важное. Хотел бы он, чтобы в такие моменты голос его не становился настолько тихим и слабым…
– Да пойми же ты наконец, черт возьми! Твой разгульный образ жизни погубит и мою репутацию, – Отец вновь поднялся, с силой оттолкнул кресло назад, по паркетному полу и начал нервно ходить вокруг стола. – И кстати, так думаю не только я.
– Отец, прости, но это моя жизнь, а не твоя, – возразил Генри. Он заставил себя говорить спокойным тоном и смотреть собеседнику прямо в глаза. – И не чья-нибудь еще.
– Возможно. Но я больше не желаю этого слышать, – продолжил отец. – Потому что это мои деньги – унаследованные и преумноженные во много раз тяжким трудом – I позволяют тебе вести такой образ жизни.
– Ты грозишь мне бедностью? – ухмыльнулся Генри, бросая взгляд на завещание и прикуривая от старой сигареты новую.
Он изо всех сил старался выглядеть уверенным и беззаботным, но даже само слово «бедность» вызывало ледяные спазмы в желудке. В этом слове ему слышалось нечто зловещее и болезненное. Учась в Гарварде, в течение всего первого семестра он делил комнату со студентом по имени Тимоти Марфилд, – чуть позже выяснилось, что это была идея отца, дабы воспитать из своего беспутного сына достойного мужчину. Отец Тимоти работал клерком в Банке Бостона по двенадцать часов в день, чтобы оплачивать обучение сына. И Генри нравился Тим, знавший все лучшие пивные в Кембридже. Но тогда Генри впервые задумался о том, что есть люди, которым приходится заниматься убийственным, изматывающим делом под названием «работа». И эта мысль до сих пор вселяла в него ужас и отчаяние.
– Не совсем. Шунмейкеру не грозит бедность, – ответил, в конце концов, отец. – Я хочу предложить другой выход. И думаю, что ты найдешь его намного более приятным, чем пустой банковский счет, – продолжил он, наклоняя голову и глядя сыну прямо в глаза. – Этот выход – женитьба.
– Ты хочешь, чтобы я женился? – уточнил Генри, едва не расхохотавшись, – Да во всем Нью-Йорке не найдется человека, менее подходящего для брака, и это знают даже льстивые полунищие репортеры!
Он попытался представить девушку, которую захотел бы всегда вести под руку по лужайкам Ньюпорта или палубам роскошных европейских лайнеров, – но воображения не хватило.
– Ты ведь шутишь, правда?
– Отнюдь. Я серьезен как никогда, – сердито взглянул на него отец.
– О-о-о, – Генри медленно покачал головой, надеясь, что это поможет ему осознать столь неожиданное и нелепое предложение. – Представляю, сколько времени придется потратить, чтобы найти ту, которая согласится стать миссис Шунмейкер…
– Заткнись, Генри, – Отец опять прошелся по комнате и положил руки на плечи своей молодой супруги, – Видишь ли, я уже присмотрел кое-кого.
– Что? – воскликнул Генри, не веря своим, ушам.
– Кое-кого из высшего общества, из хорошей семьи, с покладистым характером и безупречными манерами. Ту, которую любит пресса и с радостью назовет твоей невестой. Миссис Шунмейкер, Генри. Образец культуры и благовоспитанности. Я думаю о…
– Почему об этом думаешь ты? – перебил его Генри, приподнимаясь с кресла. Теперь и его захлестнула ярость.
Изабелла тихо вскрикнула, увидев двоих уставившихся друг на друга Шунмейкеров.
– Почему я об этом думаю? – проревел отец, огибая стол! – Почему? Потому что у меня есть амбиции, Генри, в отличие от тебя! Ты, кажется, не понимаешь, что каждый твой шаг описывается в газетах. И люди, которые важны для меня, читают эти дурацкие сплетни и обсуждают их. Ты всех нас выставляешь в дурном свете. Твое исключение из университета, твои выходки, твои шатания по городу… Каждое твое слово позорит имя семьи. Мне надоело краснеть за тебя.
– Ты не ответил на вопрос! – рявкнул в ответ сын.
Отец, со своим взрывным характером и знаменитой любовью к деньгам, кажется, уже удовлетворил кое-какие из своих амбиций. Он создал железнодорожную компанию буквально с нуля и сделал ее баснословно прибыльной, возвел многоквартирные дома на фамильных землях, пойдя при этом на небывалый риск; дважды женился на красавицах…
– Я действительно не понимаю этого, пап, – выдохнул Генри, – Чего ты хочешь?
Изабелла сердито уперлась своими маленькими локотками о стол.
– Вильям хочет баллотироваться! – выпалила она.
– Что? – поморщился Генри, не веря своим ушам, – Куда?
Его искреннее изумление немного смутило отца, и напряжение в комнате чуть ослабло.
