— они во всю глотку распевали рождественские гимны: «И небеса, и природа поют! И небеса, и природа поют! И небеса, и небеса, и природа поют!» Генри остановился и наблюдал за ними; ему казалось, что они очутились здесь словно специально для того, чтобы озвучить его ликование. Один из них заметил Генри и, тотчас же взяв его под руку, увлек за собой — компания направлялась к Пятой авеню.
— Я понятия не имел, что Рождество так близко, — сказал Генри, когда песня была допета. Он не узнавал никого из этих людей, правда, они были хорошо одеты. Очевидно, возвращались с вечеринки.
— О да, завтра двадцатое, — жизнерадостно ответил тащивший его человек. Он достал из кармана пальто металлическую фляжку. — Любой повод сойдет, чтобы выпить бренди, угощайтесь, — добавил он, сделав глоток.
— Весьма обязан.
Генри принял фляжку и с легким сердцем выпил за свое избавление от проблем и за возврат любимой девушки.
— Скажи, друг, а ты знаешь еще какие-нибудь рождественские песни? — добродушно осведомился мужчина.
Генри несколько раз в жизни пел рождественские песни, но в данный момент не мог вспомнить ничего, кроме «Радость миру», о чем и сказал.
Маленькая компания заорала от восторга и пропела эту песню с самого начала. На этот раз голоса звучали еще громче, так что Генри сильнее почувствовал всю радость мира. Он сделал еще глоток и присоединился к поющим. Они весело шагали по авеню, и в голове у Генри роились мысли о нежных губах Дианы и об их общем будущем.
21
«При наших многочисленных современных транспортных средствах не следует прибывать в дом поздно ночью и рано утром, как известно каждому благовоспитанному гостю. Однако хозяйка не всегда может при выборе гостей сообразоваться с их манерами и должна выглядеть достойно и быть любезной в любой час, когда это требуется.»
Когда Диана в тот поздний вечер вторника вошла в гостиную, ее безмятежному выражению лица могла бы позавидовать даже ее старшая сестра. На ней было простое черное платье, подчеркивавшее тонкую талию, волосы аккуратно причесаны. Она с достоинством прошествовала к нерастопленному камину, где ждала ее тетя Эдит. Диане с трудом удавалось скрыть эмоции, обуревавшие ее. Генри снова ее любит!
— Мистер Кэрнз, — сказала она, протягивая руку, но не позволив ему поцеловать ее.
Сноуден когда-то был деловым партнером ее отца, а порой спутником в путешествиях. «Бедняга, — подумала она. — Он так серьезно на меня смотрит!» Она знала, что цвет лица ее напоминает закат над Гудзоном, а темные глаза блестят.
— Мы так давно не виделись.
— Да, и я сожалею об этом. Надеюсь, вы получили письмо, в котором я выразил сожаление по поводу кончины вашего батюшки? Я лишь недавно узнал новость о безвременной кончине вашей сестры. Примите мои извинения, что я не присутствовал на похоронах обоих… Я путешествовал, и бывают обстоятельства, когда слишком сложно вернуться на Восточное побережье даже в самых прискорбных случаях.
Диана знаком предложила ему сесть, а сама направилась к креслу с выцветшей обивкой рядом с тем, в котором сидела тетушка. Сноуден продолжал сыпать любезностями в адрес ее семьи, но Диана слушала вполуха.
Хотя она всегда думала о Сноудене только как о друге ее отца, он был недостаточно стар для такой роли. Нос у него был короткий, глаза зеленовато-карие, широко расставлены, брови прямые и густые. Его лицо вовсе не было некрасивым, хотя кожа была обветрена, словно он проводил много времени на воздухе. Густые белокурые волосы были разделены прямым пробором. Словом, Сноуден был недурен. Но он был не Генри. Он был лишь причиной, по которой она сейчас не с Генри. Она вновь переживала ощущения от того неожиданного поцелуя, как вдруг заметила, что гость все еще стоит.^
— Как ваша матушка? — спросил он мягко.
— Она очень больна, — ответила она, и в голос ее невольно вкрались раздраженные нотки.
Она взглянула на тетку, чтобы та подтвердила. Эдит перевела озабоченный взгляд с Дианы на мистера Кэрнза и кивнула с серьезным видом.
— Ну что же, это неудивительно, — ответил он, взмахнув рукой. — Тут такой холод. Я удивлен, что вы не заболели тоже.
— Мы… — Диана покраснела и сделала паузу. — Мы никого не ожидали так поздно.
Она проследила за взглядом Сноудена — он смотрел на пустую медную подставку, где обычно хранились дрова. Диане хотелось сказать, что она об этом позаботилась: ведь именно благодаря ее изобретательности сегодня затопили в спальне матери, на кухне и в комнате Дианы. Но, конечно, это повлекло бы за собой вопросы, откуда взялись деньги. А она не собиралась рассказывать о своем визите на Шестнадцатую Ист-стрит. Они задолжали столько денег поставщикам дров, что заработанных ею денег ненадолго хватит, так что Клэр экономила их и, вероятно, хотела узнать, надолго ли у них остановился Сноуден, прежде чем разжигать камин так поздно вечером.
— Мисс Диана, не могу ли я… — продолжал Сноуден, приблизившись к ней. — Я слышал о бедственном положении вашей семьи и прибыл сюда, чтобы помочь, чем смогу. Вам не нужно меня стесняться.
И он поспешно отошел к «фонарю», выходившему на улицу. Он постучал по раме, и Диана заметила экипаж на улице. Через несколько минут лакей Сноудена уже разжигал огонь в камине. Мысли Дианы были сейчас в беспорядке, поэтому ей не пришло в голову, что весьма оригинально со стороны мистера Кэрнза путешествовать с дровами. Слуга был одет так же, как хозяин, в простые коричневые брюки и поношенный жилет из черной кожи. Однако, в отличие от слуги, рубашка у Сноудена была из серого шелка, а не из грубого хлопка, и Диана невольно заметила золотой браслет, сверкнувший в свете лампы.
— Ну вот, — сказал гость, когда в камине заревел огонь. — Очевидно, в доме нужны и другие вещи — я обо всем позабочусь. Но, прежде всего, я должен увидеть вашу матушку.
Диана ответила ему туманным взглядом:
— О?
— Это крайне важно.
— Что именно?
— Чтобы я увидел вашу матушку.
— О!
Диана встала, несколько обеспокоенная тем, как далеко завели ее мысли в присутствии человека, который был ей едва знаком, и ее тетки.
