достоинств, их вкуса, соуса, с которым их подавали, и он настойчиво продолжал: «Ты помнишь, Мими, какой красный был sugo[6]? И как пахла мясная начинка, ты помнишь?» И Мими, выведенный из себя этим галлюцинирующим восторженным исступлением, в конце концов бросал: «Ма va fan’culo вместе со своими кулебяками!» Это был его способ дать понять брату, что они в пути, что у них гудят от усталости ноги и что они сейчас как раз и не знают, когда смогут еще поесть такой вкусной кулебяки.
Кармела, которую братья ласково называли Миуччия, выглядела совсем девочкой. И тело, и голос были у нее, как у ребенка. Но за эти последние месяцы она изменилась больше, чем братья. Она стала причиной и самых больших несчастий, и самых больших радостей, какие эти трое познали за время своего почти кругосветного плавания. Никто никогда не упрекнул ее в этом, но она знала: все произошло по ее вине. Но и разрешилось благополучно in extremis[7] благодаря ей. Это породило в ней чувство ответственности и не по годам — рассудительность. Днем она оставалась девчонкой, хихикающей на шутки братьев, но когда судьба обрушивалась на них, она приказывала им, что надо делать, и держалась сурово. Она во время их обратного пути держала под уздцы осла. А два брата придерживали поклажу — все их богатство. Осел и куча всякого барахла — это все, что у них было. Чемоданы. Чайник. Голландские фарфоровые тарелки. Плетеный стул. Целый набор медных кастрюль. Одеяла. Осел тащил свою ношу добросовестно. Ни одна из этих вещей не имела большой ценности, но все вместе они составляли горстку их жизни. Кармела хранила у себя кошелек, в который они положили все деньги, которые скопили за время путешествия. Кармела берегла эти сокровища с алчностью бедняков.
— Как вы думаете, они зажгут цветные фонарики?
Голос Джузеппе нарушил тишину холмов. Три дня назад они встретили всадника. После недолгого разговора они поведали ему, что возвращаются домой, в Монтепуччио. Всадник пообещал им предупредить в деревне об их возвращении. Вот об этом и думал Джузеппе. Зажгут ли фонарики на корсо Гарибальди, как делали всегда, встречая возвратившихся эмигрантов? Зажгут ли фонарики, чтобы отпраздновать возвращение «американцев»?
— Конечно, нет, — ответил Доменико. — Фонарики… — добавил он и пожал плечами.
Конечно, нет. Не стоило надеяться на фонарики ради Скорта. Джузеппе погрустнел. Доменико сказал это непререкаемым тоном. Но он и сам уже думал об этом. И теперь подумал снова. Да. Цветные фонарики. Только ради них. И чтобы собралась вся деревня. И Кармела тоже думала об этом. Как они войдут на корсо Гарибальди и увидят знакомые лица — в радостных слезах, улыбающиеся. Они все трое мечтали об этом. Да. Все же надеялись. Цветные фонарики. Это было бы замечательно.
Поднялся ветер, унося запах холмов. Постепенно смеркалось. И тогда, не сговариваясь, они разом снова пошли, словно деревня как магнитом притягивала их, охваченных нетерпением и боязнью.
Они вошли в Монтепуччио ночью. Корсо Гарибальди — вот, перед ними, все как прежде, как десять месяцев назад. Но совсем пустынно. Ветер устремлялся в улочки и старался просвистеть по головам кошек, которые удирали, выгнув спины. А больше не было ни одной живой души. Деревня спала, и только копыта осла одиноко стучали в тишине.
Доменико, Джузеппе и Кармела шли, стиснув зубы. У них не хватало сил оглядеться. У них не хватало сил разговаривать. Они так предавались этой глупой надежде — фонарики… Какие, к черту, фонарики!.. И вот теперь они молча сжимали кулаки.
Они прошли мимо того, что еще до их отъезда было галантерейной лавкой Луиджи Дзакалония. С ней явно что-то произошло: вывеска валяется на земле, стекла разбиты. Было ясно видно, что в ней уже ничего не продается и не покупается. Это огорчило их не потому, что раньше они были ее верными клиентами, просто любые перемены в Монтепуччио казались им дурным предзнаменованием. Они хотели все найти таким, каким оставили уезжая. Чтобы время ничего не изменило за время их отсутствия. Если даже Луиджи Дзакалония не держит больше лавку, то один Бог знает, к каким еще разочарованиям им нужно быть готовыми.
Пройдя еще немного по корсо, они увидели силуэт человека, лежащего у стены, он дремал там под ветерком. Сначала они подумали, что это какой-нибудь пьяница, но когда подошли поближе, Джузеппе вдруг закричал:
— Раффаэле! Это Раффаэле!
Спящий вздрогнул. Потом рывком вскочил. Трое Скорта вопили от радости. Глаза Раффаэле горели счастьем, но он на чем свет стоит поносил себя. Он был смертельно огорчен, что так позорно прозевал возвращение своих друзей. Он же готовился к этой встрече, собирался, если нужно, всю ночь бодрствовать, но потом силы постепенно покинули его, и он уснул.
— Вы здесь… — твердил он со слезами на глазах, — Мими, Пеппе… вы здесь… Друзья мои, дайте взглянуть на вас! Миуччия! Ну и дурак же я — уснул! Я хотел увидеть вас издали…
Они обнимались, тискали друг друга, колотили по спинам. Раффаэле был с ними, и хотя бы одно это в Монтепуччио осталось по-прежнему. Раффаэле не знал, на кого смотреть. Он даже не заметил осла и его поклажу. Он сразу был сражен красотой Кармелы, но из-за этого еще больше разволновался и заикался.
В конце концов Раффаэле удалось сказать несколько связных слов. Он уговорил своих друзей отправиться к нему. Встреча Скорта и Монтепуччио откладывалась до завтра. Скорта приняли предложение, и им пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать своему другу взвалить на свои плечи все их мешки и чемоданы. Раффаэле теперь жил в маленьком низком доме около пристани. Бедный, вросший в скалу, покрашенный известью домишко. Раффаэле приготовил своим друзьям сюрприз. Узнав о скором их возвращении, он сразу же, не откладывая, взялся за дело. Купил много буханок белого хлеба. Приготовил соус к мясу. Замесил тесто. Решил устроить для друзей праздник.
Когда они расселись за маленьким столом и Раффаэле принес огромное блюдо с orecchiette[8], сделанными своими руками, политыми густым томатным соусом, Джузеппе вдруг расплакался. Он вновь обрел запах родной деревни. Он вновь обрел своего старого друга. Больше ему ничего не было нужно. И все фонарики корсо Гарибальди не шли ни в какое сравнение с этим блюдом, полным дымящихся orecchiette, которые он готовился поглотить.
Они ели. Они наслаждались огромными ломтями белого хлеба, на которые Раффаэле положил томаты, полил все оливковым маслом и посыпал солью. Они поглощали кулебяки, сдобренные соусом. Ели и не замечали, что Раффаэле смотрит на них грустными глазами. Наконец Кармела обратила внимание на то, что их друг молчит.
— Что с тобой, Раффаэле? — спросила она.
Раффаэле улыбнулся. Он хотел дождаться, когда его друзья насытятся. То, что он должен был сказать им, могло еще немного подождать. Он хотел дождаться конца трапезы. Дождаться, когда Джузеппе насытится. Когда он с наслаждением оближет свою тарелку.
— Раффаэле? — настойчиво повторила Кармела.
— Итак, расскажите мне о Нью-Йорке. Какой он, Нью-Йорк?
