Драная юбка

крошечных задних двориках не росли яблони или розы, а валялся разнообразнейший мусор: просиженный диванчик, сдутый надувной бассейн, искалеченные, ржавые, намокшие от дождей мотоциклы.

Это явно был район для беспризорных, место, где я могу чувствовать себя по- свойски.

Дом, зацепивший мой взгляд, обладал грязной статью. Самый высокий на холме, выглядывал из-за какого-то мелкого домика. Он был какой-то почти очеловеченный этим соседством, похожий на старшего брата-сорванца, который прикрывает младшенького.

Гниющая древесина была выкрашена в синий, но не в небесный, а в темный, цвет мокрых джинсов и формы американских полицейских. Разбитые окна покрыты прозрачной пленкой, в красном круге, нарисованном краской из распылителя на двери, – буква «А». Я всматривалась в дом, и через несколько минут заметила девочку. Девочку, которая явно выбралась из трущоб «Императрицы», – она была одета, как Кэсси, с бритой головой, с челкой, тело укутано в армейскую куртку. Внезапно она пнула дверь. Никто не открыл, и тогда она подтянулась на водосточной трубе, забралась на пластиковый карниз и в дом. Я видела подметки ее черных ботинок, они поднялись над краем окна. Потом она исчезла, и небо показалось светлым и серым, каким никогда не бывало.

Я вернулась к главе про артерии. Наверное, спиды, подумала я. Совершенно невозможно сконцентрироваться.

В тот вечер я спросила Николаса о Синем Доме.

Не смей туда ходить, приказал он.

Я спросила: Почему? Там внутри вроде что-то интересное происходит.

Он мерзкий, ответил Николас. Он просто отвратительный.

Николас многое повидал – ну, или ему нравилось так думать. Дважды он был в Калифорнии и даже в моем возрасте полтора месяца жил в Сан-Франциско. Фирма по производству кроссовок оплачивала его путешествия; он соревновался на скейте и говорил, что когда-то был просто легендарным. Сейчас ему двадцать три; он все еще звезда скейтбордистов; он продает спиды; у него высокие скулы и почти золотистые глаза; маленькие мальчики его обожают и называют Умейкой. Просто поверь мне. Ты не хочешь туда заходить.

Две гладкие колонны возвышались по обеим сторонам от входа в белый особняк в предгорьях. Свет выключен – владельцем особняка был продюсер из Голливуда, который в основном жил в Лос-Анджелесе. Луна подсвечивала бетонные изгибы спущенного бассейна. Я расположилась на хозяйской лежанке и мечтала расслабиться. Мальчики весь вечер прибывали по очереди через аккуратно подстриженные кусты, пока их не набралось пятнадцать. Они становились на мелком краю бассейна и скатывались до глубины, вписываясь в изгибы.

Их тела отбрасывали на стены огромные тени. Монструозные силуэты мелькали громадными согнутыми коленями и трясли руками. Они бы никогда в этом не признались, но, мне кажется, мальчишкам нравилось, что их тела проецируются в страшных темных великанов здесь, в мирной бетонной лощине пустого бассейна богача.

Я же не находила выхода энергии. Я попыталась написать в блокноте письмо отцу, но мысли скакали быстрее слов. Я подумала о коварной и симпатичной Амбер. Сара, тебе рано бежать. Сара, ты почти созрела учиться. Что она имела в виду? Мне так хотелось, чтобы она была здесь, мы бы вломились в особняк и от души наворовали украшений. Бьюсь об заклад – внутри были бриллианты и изумруды, и мне так хотелось протянуть руки к их холодному блеску и потрогать. Но мне лучше оставаться незаметной среди пятнадцати буйных мальчиков. Прошло уже два дня, и я ничего не пила. Я никому не навредила.

Николас жил над какой-то сомнительной мастерской по починке велосипедов. Там никто никогда не появлялся. Он отказывался объяснять, но, я думаю, тут был замешан его поставщик. Кое-какие детали надо бы скрыть, чтобы защитить невиновных, но я-то знаю, что вы не заложите Святого Николаса.

Ну, в любом случае, когда мы очутились у входа, он возился с замком, а я взглянула на Синий Дом. Везде горел свет. Играла роскошная злобная музыка. Три девушки лежали рядом на островке газона. У одной зеленые волосы, другая в черном кружевном платье, а третья помахивала тростью и была одета в черную кожаную куртку. Все три выглядели лет на двадцать. Николас втолкнул меня в дверь, но перед тем, как я оказалась в доме, я мельком увидела их блаженно улыбающиеся, раскрасневшиеся лица с размазанной помадой.

В постели он предостерегал меня о моем теле, как раньше – о Синем Доме.

Его прикосновения были нежны и бесцельны – мне казалось, из-за спидов. Он потерял интерес и винил в этом изуродованный копчик. Но я была готова, мне надоело, что мы едва скользили телами друг по другу.

Ты не готова, сказал он.

Почему?

Ты слишком молода. Ты должна подождать, когда влюбишься.

Я никогда не влюблюсь.

Я не врала. Я помнила Семейство Кайфа; я слишком много знала о любви и никогда бы не стала такой же.

Ты подросток. Влюбляться – твое главное занятие.

Но я не хочу влюбляться. Я хочу… Ты хочешь себя разрушить? Хочешь стать шлюхой?

Нет, ответила я, но я…

Тогда прекрати просить. Ты меня подставишь. Ты же еще ребенок, черт подери. Ты – статья. Ну, может, мы…

Он отвернулся, потому что не желал спорить. Он установил правила. Мы должны были играть по ним.

Пока он спал, я трогала шрамы на его спине. Рубцы от бетона и тротуара служили доказательством его отваги, но для меня они были не совсем шрамами. Слова, вырезанные скрепками, ножами и лезвиями, – это шрамы. Ну как он мог подумать, что я невинна, когда не он, а я видела выжженные на грудях цветы и выгравированные на бедрах слова. Ах, свалившийся с десятиметрового трамплина Мистер Чемпион, распавшийся надвое, зашитый, и сейчас – как плюшевый медвежонок. Думая про Амбер и Кэсси, я поинтересовалась, больно ли было падать. Это здорово. Лучше секса. Да, очень. Жутко больно, но не страшно, потому что меня положили под капельницу с морфием.

Беспокойная от вожделения, я выползла из постели, на цыпочках пробралась к окну и отодвинула занавеску.

В Синем Доме все еще горел свет, девушка в кружевном платье в одиночестве валялась на траве, будто ее удерживали невидимые объятия. Она выглядела очень нелепо. Николас прав, подумалось мне, они там все мерзкие. Иди спать.

Я пошла и проспала до пяти утра, пока меня не разбудил пьяный и отчаянный девичий крик. Голос звучал, как песня, приятный, грубый и такой знакомый, что я решила, это все еще сон.

Льюс! нетерпеливо пропела девочка, будто она убьет себя, если ее не послушаются. Впусти меня, Льюс!

Я обвила руками своего парня в надежде, что он проснется и обнимет меня в темноте. Во сне я была на похоронах, и Джастина больше не пела, потому что была мертва.

Поутру я была как никогда непоколебима в желании стать медсестрой. Мое