Памяти Луиса Сернуды

Земля моя, день настанет —
Отвергнешь ты лживые речи,
Ты звать меня станешь. Что же
Тебе я, мертвый, отвечу?[14]

(«Испанец говорит о своей земле»)

И ты, земля мох, которую я потерял…
Я говорю сегодня о тебе, лишь чтоб заполнить
Воспоминаньями ужасную поэта праздность…

(«Соловей на камне»)

Земля моя, чем дальше ты, тем роднее.[15]

(«Родная земля»)

Но та любовь и то предназначение — не наши,
Коль скоро мы находим их в чужих краях.

(«Орел и роза»)

По мере того как одна за другой обрываются духовные нити, связывающие поэта с его родиной, первоначальная ностальгия превращается в озлобленность. Тогда как товарищи по изгнанию (включая пуриста Хорхе Гильена) и новое поколение испанских поэтов (Селайа, Блас де Отеро, Эухенио де Нора и др.) сохраняют веру в грядущие светлые перемены и будущее возрождение своей страны — веру, благодаря которой они рассматривают итоги гражданской войны как временное поражение в ходе непрекращающейся битвы, чей исход не решен еще окончательно, — Сернуда, стараясь проникнуть в суть явлений, с присущим ему пессимизмом приходит к выводу, что «нанесенный ущерб — беда не вчерашнего и не сегодняшнего дня: возместить его не удастся никогда». Отвергая возможность скорого и победоносного сражения, которое, по убеждению его соотечественников в Испании и за ее пределами, обусловлено и оправдано самим ходом исторического развития, он, окруженный одиночеством, пытается выбраться из-под обломков крушения той эпохи и того общества, чьи обычаи, мораль и веру безоговорочно осуждает. Постепенно горечь в стихах поэта перерастает в проклятия — поневоле патриотические по сути своей, хотя современные критики полагают иначе. Проклятия эти звучат особенно дерзко, если принять во внимание, что начиная с 1950 года политика оказывает все большее влияние на нашу поэзию, превращая ее в боевое оружие тех писателей, которые провозгласили своим кредо солидарность с народом и веру не только в необходимость, но и в возможность революционных перемен. Единственный голос, диссонансом звучащий в общем хоре, принадлежит, как всегда, Луису Сернуде:

Вокруг по-прежнему царят лишь ненависть глухая,
Лишь жажда разрушений и несносных
Испанцев вечно преполняющая желчь.
Испанец, если не родился сыном дона,
Всегда озлоблен и этом мире,
Где жалкие людишки только лишь и знают
Насмешки, оскорбленья и животный страх
Пред тем, что озаряет темные слова
Невидимым живительным огнем…

(«Смерть поэта»)

И это — алчная родина-мачеха,
Взамен за кровь, за жизнь, за тяжкие труды
Дающая забвенье и изгнанье.

(«Вечерняя река»)

Земля, что родила тебя лишь для того,
Чтобы затем отвергнуть…

(«Рожденный в Сансуэнье»)

В заключительных поэмах из сборника «Развеянные химеры» сквозит уже откровенная враждебность по отношению к Испании и ее народу:

Он был дарован мне в недобрый час —
Язык ваш, на котором я писал и говорил всегда…
Со временем вы повторите то, что сделали уж раз,
Изгнав меня и все, что я свершил,
Из вашей памяти и сердца навсегда…

(«Соотечественникам»)

Достаточно лишь обратить внимание на откровенные высказывания поэта о любви, на его упрямые попытки подорвать самые основы нашего угрюмого испанского общества — и причины остракизма, которому он подвергся, становятся очевидными без всяких комментариев. Для Сернуды неважно, противостоят ли ему отдельные личности или целые общества, в любом случае он не боится плыть против течения, его не пугает сознание собственной — по меньшей мере временной — непопулярности. В атмосфере интеллектуального и морального удушья, созданной кликой франкистов, одержавшей верх в гражданской войне, среди писателей внутри страны стали распространяться бунтарские настроения, вдохновляющей силой которых служило образцовое отношение Мачадо к своей родине и своему народу. Эти настроения, впервые зазвучавшие в конце сороковых годов в