вокруг платформы, висящей над сценой, поднялись бархатные завесы. Если Картер въедет на платформу, не врежется ли он в них?
Круги расширялись. Мотоцикл пронесся по самому краю сцены, исчез за кулисами, с ревом взлетел по пандусу, озаряемый вспышками красных, зеленых и синих фейерверков, и взмыл в воздух, к платформе. Зрители, затаив дыхание, уже сдвинули ладони, чтобы захлопать, увертюра звучала всё громче, и тут мотоцикл с седоком, не дотянув до платформы, рухнули вниз, в бассейн. Вода выплеснулась наружу, расплескалась по сцене, зрителей в первых рядах обдало брызгами, словно на носу корабля.
Несколько секунд вода в бассейне колыхалась, и как раз когда все в зале начали осознавать чудовищную непоправимость катастрофы (Макс Фриц застыл, вцепившись руками в голову), поднялся столб дыма, занавеси вокруг платформы опустились, и взглядам предстал Чарльз Картер на мотоцикле, целый и невредимый.
Он помахал рукой, крикнул: «Волшебная вода» и поклонился в пояс; оркестр доиграл Россини, и публика, второй раз за вечер, вскочив, разразилась шквалом аплодисментов.
Когда овации немного утихли, Картер объявил:
– Вы дали мне понять, что я всё-таки фокусник. Спасибо.
Гриффин расхаживал перед театром. Он не мог даже расхаживать в тишине, потому что бродяга, в надежде на пару монет, принялся декламировать изречения Марка Аврелия. Впрочем, после первых нескольких строк он выдохся и начал жаловаться на жизнь.
– Я здесь выступал. До кинематографа, когда хороший голос еще ценили. У меня была безупречная дикция. Женщины, скажу вам, были от меня без ума. Девочки у Тесси Уолл и у Джесси Хейман. Мердок – как же я его ненавидел! Бездушный скряга! Эта его банка с медом! Он был… он был Яго. – Глаза у бродяги забегали, как будто он вспоминает подходящий монолог из «Отелло», потом остановились на Гриффине: – Пяти центов не найдется?
– Я дам тебе двадцать пять, если помолчишь.
Бродяга кивнул. Гриффин полез в карман и достал двадцатипятицентовик. Бродяга хотел было поблагодарить, но вспомнил, что обещал молчать. Он сел на мостовую и рассеянно обнял себя за локти.
Гриффин заглянул в проулок. Пожарная лестница. Поглядел вверх – лестница шла до самого верха. Значит, на крыше есть пожарный выход. Отлично. Он составил пирамиду из мусорных урн – она оказалась куда более шаткой, чем можно было предположить, – и, взобравшись на нее, дотянулся до лестницы.
Мысль, что не зря он в последнее время столько отжимался и приседал, немного согревала душу. Подъем почти неутомил его. Над крышей возвышались соседние дома. Гудели гирлянды белых лампочек на вывеске. Гриффин увидел пожарную дверь и груду тряпья перед ней.
Он двинулся вперед, прилипая ботинками к толю, и внезапно замедлился: у груды тряпья были руки и ноги.
Гриффин сунул руку под пиджак и отстегнул ремешок, закрывающий рукоять кольта. Вывеска моргала: буквы одна задругой зажигались и гасли, затем вспыхивали разом, и всё начиналось по новой, так что вентиляционные люки и пожарные входы на крыше то проступали, то вновь погружались во тьму.
Перед Гриффином лежал человек в трусах, майке и носках. Шея неестественно вывернута, глаза открыты. Нет, закрыты. Вывеска вспыхнула – О – Р – Ф – Е – Й, и Гриффин увидел, что на глазах у трупа лежат монетки.
Какие-то странные. Гриффин взял одну. Это был медный кругляшок размером с двадцатипятицентовик. На одной стороне – вздыбленный лев и надпись: «Берешь ли ты ее в жены?», на другой – надменный человек в профиль с маленьким песиком на руках. С этой стороны надпись, идущая по кругу, гласила: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю свою собаку».
Гриффина передернуло. Какой урод это сделал? Он подергал пожарную дверь. Обычное невезение: она оказалась закрыта.
Взгляд наткнулся на какую-то выступающую конструкцию. Вентиляционная шахта? Или что-то другое? Нет, наверное, всё-таки вентиляционная шахта, что еще может быть в театре?
Однако для шахты она была великовата. «Что за черт?» – пробормотал Гриффин, подходя. Когда до нее оставалось футов шесть, он уже точно знал, что перед ним такое.
По всей сцене, от дальней стены до опущенного занавеса и от одной кулисы до другой, сновали люди с разными предметами в руках – типичное зрелище для премьеры. Картер стоял в рубашке (фрак он порвал, и костюмерша срочно его зашивала) и отдавал указания с отнюдь не хладнокровной четкостью. Что бы ни говорил Джеймс, он не мог поверить, что сегодняшнее выступление – последнее. Как это последнее, если ему так хорошо?
– Ладно, нам нужна армейская дисциплина, друзья мои. Эсперанца, Альберт, примерно девять минут публика будет спокойна, так что выждите это время, потом выбегайте на авансцену и начинайте свою программу.
– Хорошо, – ответила Эсперанца.
Фигляр Альберт сделал реверанс и, схватив Эсперанцу за руку, повлек ее прочь. Картер крикнул им в спину:
– Погодите, вы еще мне нужны! Мы меняем мизансцену при появлении Дьявола.
– Отлично! – Альберт вернулся и терпеливо выслушал, какие реплики они должны будут произнести. Картер, держа его за плечи, показал, куда надо будет встать. Их обступили осветители, секретарша и помреж, готовый внести изменения в сценарий. Ледок стоял рядом, но в разговоре не участвовал. Он пил воду.
Картер сказал:
– Если мы вводим Дьявола обычным образом, нам понадобится по крайней мере эффектный свет. Примерно как в прошлом сезоне. Планы сохранились? Отлично. Теперь скажите мне, как электрика, выдержит ли?
Осветители, один за другим, заверили, что пробки не перегорят – в «Орфее» недавно установили самую современную проводку.
– Отлично. Верю вам на слово. – Картер обернулся к Ледоку. Тот кивнул. – Что еще?
Помреж напомнил, что надо спустить бассейн. Ледок откашлялся и, краснея, сообщил, что воды очень много: водопроводчики просили не сливать ее, пока публика не разойдется и не перестанут работать туалеты.
– Да, – сказал Картер, – приятная новость. Что-то еще надо было изменить. Что же? Ах да, ловлю пуль. Мы ее выбросим.
Ледок нахмурился, но сбоку кто-то хлопнул в ладоши и знакомый голос воскликнул: «Ура». Феба сидела в кресле, полускрытая складками занавеса.
– Ты держишь обещания, – сказала она.
Бутафор подошел к столу, где помещались груды цветов, шелковые платки, птичьи клетки и тому подобное, взял пистолеты и переложил их на полку с ненужным реквизитом.
– Еще что-нибудь?
– Финал, – произнес Ледок.
– Ах да, – отвечал Картер. – Мой фрак готов?
Костюмерша мотнула головой.
– Можно идти, шеф? – Альберт потянулся, разминая руки. – Я думаю всё-таки использовать пиротехническую бумагу. – Он улыбнулся Ледоку.
