Встретившись с Мамехой в тот вечер, я передала ей слова Мамы и упомянула о моих страхах, что огонь внутри Хацумомо может вспыхнуть с новой силой.
— Это хорошо, — сказала Мамеха, — мы не покончим с этой женщиной до тех пор, пока не увидим ее крови. А мы ее до сих пор не видели. Давай дадим ей шанс и посмотрим, в какую мясорубку она попадет на этот раз.
На следующее утро Анти поднялась наверх с намерением рассказать нам, как мы будем перевозить вещи. Сначала она привела меня в комнату Хацумомо и объявила, что эта комната теперь принадлежит мне и я могу расставить вещи, как захочу, а потом отвела Хацумомо и Тыкву в мою маленькую комнату. Мы упаковались, и оставалось только перенести вещи. После обеда я начала носить свои коробки через зал. Хотелось бы похвастать, что я собрала такую же прекрасную коллекцию вещей, как Мамеха в моем возрасте, но, к сожалению, в стране царило совершенно другое настроение. Косметика и перманент были недавно запрещены военным правительством как излишества. В Джионе же выкручивались, как могли. Дорогие подарки казались чем-то неслыханным, поэтому у меня хранилось всего несколько свитков, ваз, коллекция стереоскопических фотографий знаменитых мест с красивым серебряным окуляром, подаренным мне актером Кабуки Оное Егоро XVII. Как бы там ни было, я перенесла эти вещи через зал наряду со своей косметикой, украшениями, книгами и журналами и сложила их в углу комнаты. Но даже вечером ни Хацумомо, ни Тыква не начали переносить свои вещи. На третий день, по дороге из школы, я решила, что, если баночки будут по-прежнему стоять на столике для макияжа, я попрошу Анти помочь мне.
Поднявшись наверх, я удивилась, увидев обе двери, в мою комнату и комнату Хацумомо, открытыми. Разбитая баночка с кремом валялась на полу. Хацумомо сидела за маленьким столиком, попивая что-то из стакана, и читала мою тетрадь.
Гейши должны проявлять особую скрытность в отношении знакомых мужчин, поэтому вы можете удивиться, что несколько лет назад, еще начинающей гейшей, я однажды пошла в магазин и купила красивую тетрадь, намереваясь вести дневник. Я была не настолько глупа, чтобы записывать вещи, о которых гейша никогда не должна рассказывать. Я писала только о своих чувствах и мыслях. Если я хотела что-то сказать о конкретном мужчине, то давала ему кодовое имя. Например, называла Нобу «Господином Цу», потому что иногда он издавал звуки, напоминавшие звук «Цу». Когда я писала о Председателе, то называла его «Господином Хаа», потому что однажды он тяжело выдохнул, и этот выдох прозвучал, как «Хаа». Но я никогда не думала о том, что наступит момент, когда кто-нибудь прочитает мои записи.
— Саюри, я так рада тебя видеть, — сказала Хацумомо. — Я ждала тебя, чтобы рассказать, как мне понравился твой дневник. У тебя приятный стиль. Меня не впечатлила твоя каллиграфия, но...
— А ты не заметила запись на первой странице?
— Не уверена. Давай посмотрим... «личное».
— Хацумомо, пожалуйста, положи тетрадь на стол и выйди из моей комнаты.
— Ты меня удивляешь, Саюри. Я просто пытаюсь помочь тебе. Ты только послушай минутку и увидишь. Например, почему ты дала Нобу Тощикацу имя Господин Цу. Оно ему совершенно не подходит. Думаю, его следовало бы назвать «Господином Волдырем» или «Господином Одноруким». Разве я не права? Ты можешь изменить имя, если хочешь. Я не потребую за это денег.
— Не знаю, о чем ты говоришь, Хацумомо. Я ничего не писала о Нобу.
Хацумомо вздохнула, показывая тем самым, что уличила меня во лжи, и принялась листать мой дневник дальше.
— Если ты пишешь не о Нобу, то скажи, пожалуйста, о каком человеке можно так написать: «Иногда я видела, как лицо Господина Цу напрягалось от злости, если какая-нибудь гейша смотрела на него. Я же могла смотреть на него сколько угодно, и он никогда не испытывал отрицательных эмоций. Думаю, он относился ко мне очень хорошо. Я не обращала внимания на его кожу и утраченную руку и не считала эти вещи странными и пугающими». Интересно знать, кто же еще выглядит так же, как Нобу. Думаю, ты должна их познакомить. У них так много общего!
У меня сильно заболело сердце. Одно дело, когда неожиданно твои секреты становятся явными, и совсем другое, если это происходит по твоей глупости.
Нужно было спрятать дневник туда, где Хацумомо не смогла бы его найти. Хозяин магазина, оставивший открытым окно, не может сердиться на ливень, испортивший его товары.
Я подошла к столу, намереваясь взять дневник у Хацумомо, но она схватила его, прижала к груди и встала. В другую руку она взяла стакан с каким-то напитком. Теперь когда я стояла ближе к ней, то почувствовала запах сакэ. Она была пьяна.
— Саюри, ты, конечно же, хочешь забрать свой дневник, и я, конечно же, собираюсь тебе его вернуть, — сказала она и прошла к двери. — Проблема в том, что я не закончила его читать. Поэтому я возьму его к себе, а затем покажу Маме. Уверена, она с удовольствием почитает о себе.
После ее ухода, в панике, я подумала о том, чтобы отнять у нее дневник, но скорее всего мне бы это не удалось. Я решила подождать, пока она расслабится, думая, что победила, и взять у нее дневник, когда она этого не ожидает. Мне казалось это хорошей идеей... до того момента, пока я не представила, как она прячет дневник куда-то, где его никогда не удастся найти.
Она закрыла за собой дверь. Я подошла к двери и тихонько произнесла:
— Хацумомо-сан, прости, если я грубо разговаривала с тобой. Можно мне войти?
— Нет, нельзя, — сказала она.
Я все равно открыла дверь. В комнате царил ужасный беспорядок. Дневник лежал на столе, а Хацумомо прикладывала полотенце к ногам. Я решила не выходить из комнаты без дневника.
И тут неожиданно мой взгляд привлекла изумрудная брошь для пояса, та самая, в краже
