наблюдали за тем, как от пожаров в Осака и Токио краснела луна, а иногда в воздухе кружился, подобно падающим листьям, пепел. Я сильно волновалась за Председателя и Нобу, чья компания располагалась в Осака, а дома — и в Осака, и в Киото. Меня интересовало, что происходит с моей сестрой Сацу, где бы она ни была. С момента ее побега у меня не исчезала уверенность в том, что когда-нибудь наши жизненные пути пересекутся. Я надеялась, что она может послать мне письмо в окейю Нитта или приехать в Киото и попытаться разыскать меня. Однажды, прогуливаясь с маленьким Юнтаро вдоль реки, мы бросали камешки в воду, и я почувствовала, что Сацу никогда не приедет в Киото. Тогда было невозможно себе представить поездку в какой-нибудь отдаленный город, да и мы вряд ли узнали бы друг друга. В своих фантазиях я так надеялась получить от нее письмо, совершенно не отдавая себе отчет в том, что Сацу не могла знать название окейи Нитта. Она не могла написать мне, даже если бы захотела. Конечно, она могла разыскать господина Танака, но ей бы это не пришло в голову. Пока маленький Юнтаро бросал камешки в реку, я обливала свое лицо водой, улыбаясь ему и делая вид, что мне просто жарко. Моя маленькая хитрость удалась, и Юнтаро не заметил моих слез.
Несчастья подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Дочь господина Арашино, например, во время войны потеряла мужа и после этого посвятила себя двум вещам: заботе о своем маленьком сыне и шитью парашютов для солдат. Казалось, она жила только для этого. Она становилась все тоньше и тоньше, и мы знали, на что уходил каждый ее грамм. К концу войны она хваталась за ребенка так, словно он был скалой, за которую она держалась, чтобы не упасть в пропасть.
Я уже однажды прошла через несчастья, и во время войны словно вспоминала о своих прошлых бедах. Если убрать элегантную одежду, умение танцевать и вести умную беседу, то моя жизнь была столь же проста, как камень, падающий на землю. Последние десять лет моей главной задачей было добиться любви Председателя. День за днем я смотрела на воды реки Камо и иногда бросала в них лепесток или соломинку, зная, что они проплывут мимо Осака прежде, чем попадут в море. Возможно, Председатель, сидя за столом в своем кабинете, выглянет в окно и увидит эти лепесток или соломинку и, может быть, вспомнит обо мне. Но потом я начинала думать, что даже если он откинется в своем кресле и увидит этот лепесток, то скорее всего подумает не обо мне. Он всегда был добр ко мне, и это правда, но он просто добрый человек. Он никогда не давал понять, что я та самая девочка, которую он когда-то утешил.
Однажды мне пришла в голову мысль, более болезненная, чем даже внезапное осознание того, что мы с Сацу вряд ли увидимся. Полночи я впервые думала о том, что будет, если до конца моей жизни Председатель не обратит на меня внимания. На следующее утро я внимательно изучила свой альманах в надежде найти какой-то знак, что моя жизнь не пройдет бесцельно. Я была так благодарна Арашино, заметившему мое настроение и отправившему меня за иголками в магазин, располагавшийся в тридцати минутах ходьбы от дома. На обратном пути меня чуть не задавил военный грузовик. В тот момент я ближе всего подошла к смерти. И только на следующее утро прочитала в альманахе предостережение о путешествии в направлении Кролика, как раз в этом направлении и находился магазин. Я смотрела только на какие-то знаки, касающиеся Председателя, и не заметила этого предостережения. Из этого опыта я поняла, как опасно фокусироваться на несуществующем. Что, если бы я, умирая, осознала, что каждый день думала о человеке, который никогда не будет со мной? Как горько было бы понимать, что я больше никогда не попробую любимую еду, не увижу привычных мест только потому, что мысли о Председателе поглощали все мое существо, даже в то время, когда жизнь пыталась ускользнуть от меня. Я напоминала себе танцовщицу, с детства репетирующую танец для представления, которое никогда не состоится.
Война закончилась для нас в августе 1945 года. Большинство живущих в то время в Японии людей подтвердили бы, что наступил самый мрачный период в длинной темной ночи. Наша страна не просто потерпела поражение, она была уничтожена, я имею в виду не бомбами, как бы ужасны они ни были. Когда ваша страна проигрывает войну и армия победителей входит на ее территорию, вы чувствуете себя так, словно вас ведут на смертную казнь, ставят на колени, связывают сзади руки, и вы начинаете ждать, когда на вас упадет меч. В течение года или больше я ни разу не слышала смеха, разве что от маленького Юнтаро. Но даже когда Юнтаро смеялся, дедушка старался успокоить его. Я часто замечала позже, что мужчины и женщины, детство которых пришлось на эти тяжелые, лишенные смеха годы, были серьезнее остальных. Весной 1946 года мы начали осознавать, что пережили тяжкое испытание поражением. Появились те, кто начал верить в обновленную Японию. Все истории о вторжении американских солдат, убивающих и насилующих нас, оказались вымыслом. Более того, мы стали понимать, что в целом американцы довольно добрые люди. Однажды колонна американских грузовиков проехала по нашему населенному пункту. Я стояла, наблюдая за ними рядом с другими женщинами, жившими по соседству. За годы жизни в Джионе я привыкла относиться к себе как к жителю особого мира, отделявшего меня от других женщин, редко задумываясь над тем, как живут другие женщины, даже жены мужчин, которых я развлекала. Теперь же я стояла в паре рваных чулок, со свисающими волосами, не мывшаяся несколько дней, потому что у нас не хватало топлива, чтобы подогревать воду чаще нескольких раз в неделю. С точки зрения американских солдат, проезжавших мимо, я ничем не отличалась от окружавших меня женщин. Если у тебя нет листьев, ствола или корней, то как ты можешь продолжать называть себя деревом? «Я крестьянка, — говорила я себе, — а вовсе никакая не гейша». Мне было страшно смотреть на свои грубые руки. Чтобы отвлечься, я посмотрела на солдат, проезжавших мимо. Разве это не те же американские солдаты, которых нас научили ненавидеть, бесчеловечно бомбившие наши города? Теперь они проезжали по нашим городам и деревням, разбрасывая конфеты детям.
Я упорно трудилась все эти годы. Но каждую ночь, ложась спать, думала о Джионе. Все районы гейш в Японии открылись через несколько месяцев после капитуляции, но я не могла вернуться до тех пор, пока Мама не позовет меня. Она довольно неплохо жила, продавая кимоно, произведения искусства и японские сабли американским солдатам. Она и Анти жили на маленькой ферме западнее Киото, где открыли магазинчик. Я же продолжала жить и работать с семьей Арашино. Учитывая, что Джион находился совсем недалеко от меня, вы можете решить, что я часто туда ездила, но за пять лет я лишь однажды навестила Джион. Это произошло весной, спустя почти год после окончания войны. Я возвращалась с лекарством для маленького Юнтаро из госпиталя. Я шла вдоль проспекта Каварамачи, а затем по Шийо, а затем по мосту перешла в Джион.
В Джионе я узнавала многих гейш, хотя, конечно, они не узнавали меня, и я ни о чем с ними не разговаривала, надеясь взглянуть на Джион глазами постороннего. Но мне удавалось только мысленно воскрешать эпизоды из прошлого. Я шла по набережной ручья Ширакава и думала о том, как часто мы гуляли здесь с Мамехой. Рядом стояла лавочка, на которой мы с Тыквой однажды ночью сидели с двумя кастрюльками лапши, и я просила ее о помощи.
