Но это была не сирена. Это был звук, который, как ему показалось, он слышал в воскресенье вечером за окном комнаты Натана. Теперь он услышал его снова как будто кто-то обольстительно играл на скрипке под нежный перезвон китайских колокольчиков.
Томас остановился как вкопанный. Помотал головой, прошептал «нет» и заплакал.
Этого просто не может быть. Он так хорошо разложил все по полочкам всего секунду назад. Это просто невозможно.
Томас медленно поднял глаза к небу; ветерок шелестел листвой деревьев неподалеку. Но над головой у него деревьев не было. Одни звезды да небо – и парящий над стоянкой маленький зеленый дракон с оранжевым брюшком и крылышками, которые на лету издавали волшебную музыку.
Смычок сделал два круга в вышине над стоянкой. В воображении Томаса его крылья ни разу не звучали так волшебно.
ГЛАВА 9
Когда Томас подъехал к дому, который когда-то делил с Эмили и Натаном, в небе пророкотал гром. С грохотом, как будто ночь раздирали пополам, гроза разбушевалась не на шутку, обрушив на Тарритаун плотную стену проливного дождя. «Дворники» на Томасовом «вольво» уже который месяц требовали замены, но он каждый раз благополучно забывал о них, как только снова выглядывало солнце.
Теперь он пожалел об этом. Сквозь лобовое стекло он с трудом различал даже то, что свет его фар расщепляется и отражается от сплошной завесы дождя. Свернув на подъем к Таппан-хилл, он наехал на поребрик и едва не врезался в синий пузатый почтовый ящик.
Год назад его жизнь была настолько приближенной к идеальной, насколько вообще можно было на это надеяться: прекрасный дом, замечательная жена, чудесный малыш, играющий во дворе, и стремительно развивающаяся карьера на творческом, но при этом жестоком поприще, которое сокрушало большинство тех, кто отваживался вступить на него. Он был нарасхват. Журнал «Тайм» назвал его «Милном нового тысячелетия».
Неделю назад ему еще позавидовал бы почти любой из тех, кого он знал. В разводе, да, но с бывшей женой хорошие отношения, с сыном видится, киношники и телевизионщики наперебой предлагают сделки, и он даже может позволить себе роскошь подумывать о том, чтобы почить на лаврах.
Это все, разумеется, внешне. В душе Томас всегда оставался Томасом. Тем же мальчишкой, которого перетаскивали с одной базы на другую, когда его отец в очередной раз получал новое назначение. Когда его сын Натан завел себе воображаемого друга, Томасу это не показалось слишком странным. Дичок был порождением буйной фантазии, и Томас вполне это одобрял.
Какая-то его часть навсегда останется тем маленьким мальчиком, чьи лучшие друзья были обретены в библиотеках и в комиксах, купленных в ближайшем магазинчике за четвертак, а также на экране старенького черно-белого телевизора «Моторола», который они возили за собой с одного края света на другой.
Ти-Джей Рэнделл. Томас Рэнделл. Томми звала его мать, и ее одну он никогда не поправлял. В душе он испытывал все ту же неуверенность, все ту же боязнь, то же изумление, которые испытывал двадцать лет назад.
Именно эти струны и затронула в нем Эмили, став частью той чистой любви, которая до сих пор жила в глубине его души. Но лишь Натан обосновался там навечно. С самого своего первого вздоха, с той секунды, когда Томас впервые взял сына на руки, Натан единовластно занял это место в сердце Томаса.
В сущности, Натан стал его сердцем, он стал всем, что делало Томаса Томасом.
Теперь, когда Натан лежал в коме и будущее было мрачным и неопределенным, у Томаса появилось ощущение, как будто он заблудился. Все разваливалось, все, что он знал о жизни, во что верил и что считал незыблемым. Происходили вещи, которых он был не в силах постичь. Разумеется, это его сознание играет с ним злую шутку. Это единственно возможное объяснение.
Но все было таким реальным. Таким реальным, какими в детстве были друзья, которых он соткал из вымышленного материала, а эти эпизоды, галлюцинации, называй как угодно, они были еще более реальными.
Ему необходима помощь. Он отдавал себе в этом отчет. Но сейчас слишком поздно, и единственная доступная помощь – это единственная живая душа, которая сможет его понять, хотя бы отчасти.
Неисправные «дворники» широкими полотнищами смахивали влагу с лобового стекла, но этого было совершенно недостаточно. Выворачивая на подъездную дорожку к дому Эмили, он заехал на бордюр и врезался бы в зад ее машины, если бы не ударил по тормозам. Томас открыл дверцу, сунул в карман ключи и захлопнул дверцу. Потом сквозь пелену дождя вгляделся в дом. В нескольких окнах еще горел свет.
Некоторое время он не двигался с места, стоя под проливным дождем и чувствуя, как стремительно намокают волосы и одежда. На миг при взгляде на дом его охватила тоска, и он спросил себя, не оставил ли он здесь часть своей души, когда переезжал.
Потом он подбежал к парадному крыльцу; с промокшего пиджака ручьем лила вода. Шум дождя был таким громким, что он не расслышал, прозвонил ли звонок, когда он нажал на кнопку, поэтому он почти сразу же забарабанил в дверь.
Отчаянно.
Послышался скрежет отодвигаемого засова, и дверь раскрылась. Эмили предстала перед ним в одном халате, растрепанная, с размазанной по лицу косметикой, и Томас понял, что вытащил ее из постели. При виде спутанных волос, в живописном беспорядке рассыпавшихся по плечам, он почувствовал такой острый приступ ностальгии, что с трудом удержался от желания обнять ее.
– Господи, Томас! – лихорадочно проговорила она и потянула его в дом, от дождя. – В чем
