таксисту в кепке с эмблемой «Янки», надетой чуть набекрень.
– Заводи счетчик, придурок, – рявкнула она. – Можешь включить этот разговор в наш счет.
Водитель промямлил что-то относительно того, что это против правил, но счетчик все же запустил. Фрэнки была удивлена, что он не нажал на газ и не укатил. Томас как будто ничего и не заметил.
– Это важно, да? – спросил он.
Франческа уставилась на него.
– Томас, ты что, не в себе? – спросила она. – Ты же знаешь, как это важно.
– В пятницу, в полдень. Обедаем в «Кинсе», – механически проговорил Томас – Зарезервируй столик сама. Мне сейчас просто не до этого.
– Да что такое, Томас? – спросила она. – Ты что, получил плохие новости о… о Натане?
Томас сел в такси.
– Зарезервируй столик, Фрэнки. Прости. Мне надо ехать.
Он закрыл дверцу, и такси покатило прочь.
– О господи, – пробормотала Франческа себе под нос. – И что мне с тобой делать?
После разговора с доктором Мицелл Томас почувствовал себя значительно лучше. Не совершенно нормальным, конечно, но, с другой стороны, галлюцинации у него начались, казалось, уже много дней назад. Пожалуй, еще до того, как с его сыном случился этот ужас, эта непонятная кататония.
Сначала он позвонил Рэйчел Моррисси, которая занималась Натаном, когда они развелись. Доктор Моррисси была детским врачом, но хорошо помнила и Натана, и его родителей. Когда Томас начал объяснять ей природу своего беспокойства, доктор Моррисси фактически организовала ему встречу с доктором Мицелл в тот же самый день. Из уважения к Моррисси Мицелл даже пропустила обед.
Томас опасался, как бы она не выкатила ему счет в двойном размере.
Однако доктор Мицелл оказалась совсем не такой, какой он себе ее представлял. Она была молодой и очень красивой, но совершенно не в духе всех стереотипов модных журналов. Ее черные волосы были коротко подстрижены, а оливковую кожу усеивала россыпь мелких веснушек, которые показались ему очаровательными. У нее был заразительный смех, который ложился ему на душу как бальзам, и через несколько минут после того, как он устроился в кресле напротив Ли Мицелл, Томас проникся к ней полным доверием.
– Кроме вас и Натана кто-нибудь был свидетелем тех странных событий, которые предшествовали его кататонии? – спросила она его.
Томас предугадывал следующий вопрос.
– Нет, – признался он. – И Натан тоже никому о них не рассказывал, насколько мне известно. Но они произошли, доктор.
Мицелл спокойно кивнула, ее карие глаза горели пониманием. На ней было бордовое платье, в котором не было ни намека на легкомыслие, и все же Томас не мог не любоваться ею. Писатель в его душе не преминул заметить, что старая поговорка относительно того, как легко влюбиться в своего врача или психолога, весьма верна.
Ей по долгу службы положено проявлять сочувствие. И беспокоиться о его благополучии тоже.
Это очень обнадеживало.
После долгого молчания она сказала:
– И все же все остальные случаи, которые, по вашему утверждению, являются галлюцинациями, были столь же реальны, как и те, свидетелями которых, как вы говорите, был Натан.
Томас опешил.
– К чему вы клоните? – спросил он ее почти сердито. – Выходки какого-нибудь шутника или даже преследователя, который перемазал арахисовым маслом мою лужайку и мое окно, это одно дело, а слышать, как с тобой говорят птицы, или видеть наяву героев своих книг – совсем другое.
– Ну разумеется, – согласилась доктор Мицелл. – Я просто привожу пример того, как трудно провести грань между реальностью и фантазией, когда эта грань начинает стираться. У меня как-то была одна пациентка, которая считала, что ее преследуют призраки. Они мерещились ей повсюду. В конце концов ей начал мерещиться призрак ее матери, бодрой пожилой дамы восьмидесяти трех лет от роду, которая была вполне жива и здорова. Несколько недель спустя, когда мать этой пациентки умерла, бедная женщина обвинила себя в том, что это явление к ней призрака как-то повлекло за собой кончину ее матери.
Томас нахмурился.
– И что с ней случилось?
Доктор Мицелл вскинула брови и чуть склонила голову набок, как будто предпочла бы не слышать этого вопроса. В конце концов она ответила:
– Она покончила с собой.
Чувствуя себя последним мерзавцем, но не в силах удержаться, Томас рассмеялся.
