порывист и беспокоен.
Покончив с уткой, Бог протянул блюдо за спину, и оно сразу исчезло, подхваченное парой услужливых рук. Другие такие же руки поднесли полоскательницу. Небрежно опустив в нее пальцы, Бог лениво пошевелил ими, и, как если бы это было сигналом, три музыканта, жавшиеся в углу, в конце зала, принялись играть громче. Они были слепы. Один из них затянул, чуть гнусавя, старинную песню:
Бог искоса мрачно взглянул на певца. Сделав знак, он принял еще одну чашу с пивом, словно саму собой возникшую в воздухе. По-прежнему улыбаясь, Мудрейший слегка поднял брови:
— А стоит ли, Патриарх?
— Мне хочется пива.
От края до края столов чаши заново наполнялись. Все вдруг почувствовали жажду.
Мудрейший неодобрительно покачал головой:
— Ты знаешь ведь, Патриарх, танец длинный.
Бог рыгнул. Громкий звук пронесся над залом, затих и опять возродился: рыгали со всех сторон. А слева, в углу, одной очень находчивой даме стало вдруг дурно. Она блевала, и все смеялись над ней.
Протянув руку, Патриарх тронул Лжеца за плечо:
— Расскажи-ка мне что-нибудь из твоих выдумок.
— Я рассказал уже все, что знаю.
— Ты хочешь сказать: все, что можешь придумать, — поправил Мудрейший. — Ведь выдумки знать невозможно.
Взглянув на него, Лжец открыл было рот, готовясь ему возразить. Потом сразу осекся.
— Понимай так, как хочешь.
— Хочу выдумок, — требовал Патриарх. — Хочу множество, множество выдумок!
— Боюсь, у меня это плохо получится.
— Расскажи мне о белых людях.
— Ты знаешь о них уже все.
— Неважно, рассказывай, — приказал Бог, легонько ущипнув его за ухо. — Расскажи мне, какая у них кожа!
— Она напоминает ободранную луковицу, — начал Лжец, покоряясь. — Только не так блестит. Все тело у них покрыто такой кожей…
— …каждый кусочек тела…
— Белые люди не моются…
— Потому что иначе бы смыли всю краску! — выкрикнул Патриарх и громко расхохотался. Гости смеялись тоже. Дама, которую вытошнило, свалилась со стула и истерически вскрикивала.
— И от них дурно пахнет, — продолжал Лжец. — Я говорил тебе как. Их река окружает со всех сторон землю, вздымается глыбами, а на вкус солона. Если попьешь из нее, потеряешь рассудок, упадешь замертво.
Патриарх снова расхохотался, но потом сразу смолк.
— Не понимаю, почему я упал, — сказал он. — Это было так странно. Вот только что я бежал, а потом — ноги вдруг отказали.
Лжец вскочил:
— Тебе помешали. Я это видел. А кроме того, до начала ты выпил чересчур много пива. В другой раз…
— Неправда. Ты не был пьян, Патриарх, — по-прежнему улыбаясь, сказал Мудрейший. — У тебя просто кончились силы.
Бог снова ущипнул Лжеца за ухо.
— Расскажи мне, — он неожиданно рассмеялся, — расскажи, как вода становится твердой.
— Ты уже слышал об этом.
Бог в раздражении стукнул рукой по ложу.
— А я хочу слушать опять! — крикнул он. — А потом снова: опять и опять!
Шум голосов ослабел и затих. Кто-то раздвинул занавесь в конце зала. В просвете между двумя половинками виден был кокон из белой ткани, стоящий на крошечных ножках. Мелко переступая, кокон добрался до центра зала, остановился. Барабан начал бить приглушенно и мягко.
— …И в самом деле затвердевает как камень, — говорил Лжец. — Зимой скалы у водопада покрыты ею; кажется, будто водоросли свисают с камней. Но все это — вода.
— Продолжай! — выкрикнул Патриарх возбужденно. — Расскажи мне, какая она холодная, белая, чистая. И неподвижная. Неподвижность — это особенно важно.
Откуда-то возникла маленькая негритянка. Держа за кончик край наружной ткани кокона, она начала постепенно тянуть ее на себя, в то время как ножки внизу крутились. Лжец продолжал разговаривать с Богом, но глаза его норовили смотреть в центр зала.
— Болота стоят черно-белые, твердые. Тростник будто сделан из кости. И холодно…
— Ну! Продолжай же…
— Этот холод совсем не похож на прохладу, которую дает вечер или приносит с реки ветерок; не похож и на то, что ты чувствуешь, прикасаясь к неровной поверхности кувшина, в котором хранят воду. Нет, он пронизывает насквозь. Пытаясь избавиться от него, человек начинает приплясывать, но холод сковывает движения, и наконец человек замирает.
— Слышал, Мудрейший?
— А если кто-нибудь ляжет в белую пыль, которая на самом деле вода, то больше уже не встанет. Он каменеет, он превращается в статую…
— Мгновение превращается в вечность! Никто не меняется! — радостно выкрикнул Патриарх и обнял Лжеца за плечи: — Мой дорогой! Мой бесценный!
Кожа вокруг губ Лжеца сделалась мертвенно-бледной.
— Не надо так говорить, Патриарх! Ты слишком добр, ты делаешь мне комплименты. А я всего лишь ничтожество!
Покашливание Мудрейшего прервало их диалог. Обернувшись, Бог и Лжец встретились с взглядом, указывавшим, куда нужно смотреть. Покрывало как раз соскользнуло с похожей на кокон фигуры. По спине заструился водопад длинных блестящих волос. Лицо было повернуто прочь, но головка вдруг ожила, коротко, резко кивая в такт музыке вправо и влево. Плащ волос колебался; ножки, крутясь на месте, неутомимо работали.
— Да ведь это Прелестная-Как-Цветок! — вскричал Патриарх.
Мудрейший кивнул, улыбаясь:
— Да, это очарование — твоя дочь.
Патриарх поднял приветственно руку. Она улыбнулась через плечо, продолжая вращение, точно следуя музыке. Соскользнуло еще одно покрывало, струившиеся водопадом волосы перелетали от бедра к бедру и женственно касались кожи. Улыбка и взмах руки Бога
