всюду, где я только ни был). Я сел за стол, такой же, как во Флоренции, Париже или, скажем, Сент-Луисе. Где я? Всегда в движении, мечусь. Это управляющий отелем в Швиллене меня продал. Я просто не сумел замести следы. В следующий раз…
Я поднялся, сделал несколько шагов по тропинке, которая вела на горные луга, и почувствовал смертельную слабость. Мне еле хватило сил добрести до того же стола. Время шло.
Рик сидел рядом и что-то говорил. Он живописал ближайшее будущее. Нам предстоят четыре замечательные прогулки. Он сходит на разведку, пока я завтра буду акклиматироваться. Ему-то акклиматироваться не нужно, он всю жизнь провел на высоте. Говорят, в одном месте придется карабкаться. Я откинулся на стуле и кивнул, при этом мой подбородок упал на грудь.
Мэри-Лу спускалась по поросшей цветами дорожке. Она рассуждала о незыблемости геометрии и объясняла три основные кривые интегрального исчисления неимоверной конусностью возвышавшейся над нами горы.
Кто-то задул в альпийский рожок -прямо посреди квадрата.
— Уилф? Сэр?
Это я был альпийским рожком и дул сам в себя, словно автомобильная сирена.
— Уснул.
Я моргнул в сторону заходящего солнца. Фуникулер поглощал процессию экскурсантов — швейцарцев, немцев, австрийцев. В ширину они казались не меньше, чем в высоту. Рик смеялся:
— Вы сказали, что Мэри-Лу специализировалась по математике! Мэри-Лу!
— Мне приснилось, что я альпийский рожок. Замечательная девушка. Поздравляю.
— Она преклоняется перед вами.
— Я ей нравлюсь?
Пауза.
— Да, черт побери!
— Она играет в шахматы?
— Нет, черт побери!
— А в шашки?
— Вы с ней прекрасно поладите. К утру. К сегодняшнему вечеру.
— Обед.
— Ну да, — бесцветным тоном подтвердил Рик, — мы хотели бы пообедать с вами.
Я нисколько не удивился.
— Я плачу.
Мы трое, похоже, были единственными постояльцами в отеле — в середине недели и не в сезон. За обедом Мэри-Лу была все так же бледна и почти не ела. Зато Рик болтал за всех троих. С тропы, которую он разведал, открываются потрясающие виды. Воистину вдохновляющие. Реки, леса, луга. Усвоив наконец, что завтра мы идем гулять, я перестал слушать и сосредоточился на Мэри-Лу. Ее тоже мало интересовала болтовня Рика. Вдруг она поднялась, причем я успел к ней раньше Рика, который воспевал вечные снега. Он перехватил Мэри-Лу у меня и увел. Вернувшись, он извинился за нее, что вызвало у меня улыбку чуть ли не до ушей.
— Она очаровательна, Рик. Я считал, что это литературная условность, Рик, но знаете, когда она падает в обморок, то становится не зеленой и страшной — просто делается еще прозрачнее.
— Она сказала, что завтра не пойдет с нами.
— Неужели ей ничто не нравится? Я имею в виду…
— Можно сказать, — Рик замялся, — она нематериальна.
— Кошки? Собаки? Лошади?
Он начал медленно краснеть.
— Вы там были вдвоем, Рик. Недавно.
— В этом месте вы долго жили, Уилф.
Я задумался о месте, где долго жил. Единственном таком месте. Чудный старый дом, заливные луга, рощи, живые изгороди, голые холмы по обе стороны широкой долины, огромные дубы и купы вязов, которые, по уверению Элизабет, умирают. Я почувствовал одиночество.
— Вам там понравилось?
— Еще бы!
— Почему?
Я никогда не слышал подобного от взрослого человека, но он это сказал:
— Столько зелени. И белая лошадь, вырубленная в склоне холма, — все такое старинное…
— Когда я там был в последний раз, с одной стороны Белой лошади по воскресеньям устраивали мотокросс. А с другой археологи, сдирают торф слоями.
— Но люди, Уилф! Обычаи…
— Особенно кровосмешение.
— Вы…
— Нет, я не шучу. И не забывайте про друидские жертвоприношения.
— Вы… вы… ну, вы и даете, Уилф!
— Как правило, из надежных источников. Стратфорд-на-Эвоне Уилфрида Баркли.
— Не верю, сэр.
— Что вы искали? Мои отпечатки пальцев?
— Мне нужно было поговорить с ней. Многие вещи знает только она.
— Еще бы, черт возьми.
— И бумаги.
— Послушайте, Рик Таккер. Это мои бумаги, и никто, повторяю, никто не сунет в них нос.
— Но…
— Таково было условие. Дом остается за ней, в случае чего переходит к Эмили. А бумаги мои.
— Естественно, Уилф. Она сказала, что все прошло очень цивилизованно.
— Элизабет? Она так сказала? Черт возьми, это…
Я умолк, не столько из остатков привязанности, сколько из осторожности. Элизабет, конечно, соврала. Процедура развода была крайне мучительна, она разбила бы мне сердце, если бы оно у меня было, и только Джулиан сумел оформить все юридически пристойно. Я пошел на всяческие уступки, не из благородства, а чтобы покончить с этим раз и навсегда. Джулиан не допустил, чтобы неразрывно связывавшая нас взаимная ненависть вышла наружу. Может быть, теперь у нее, как и у меня, все улеглось и остался только огромный рубец на душе? А улеглось ли — у меня? И у нее?
— Она сказала, что должна хранить их, но не имеет к ним никакого отношения.
— Мои бумаги?
— Вы так и не поняли, сэр. Вы часть великого карнавала английской литературы.
Именно так он сказал. Словно зачитывал заявление в суде. «Обвиняемый желает заявить, что является частью великого карнавала…» — вот в чем суть. «Подсудимый, вам предъявлено обвинение в том, что вы с явно преступным намерением являетесь частью великого карнавала…»
Рик втянул подбородок и выставил лоб, выглядывая из-под массивных надбровных дуг.
