тормашками. Он окунулся с головой, заболботал, вода нахлынула, и перед ним явился Лок-облик. Вокруг Лока-облика струилась вода, но все же он разглядел зубы. Ниже зубов колыхались взад и вперед хвостатые травы, каждая выше, чем рост мужчины. Но все остальное под зубами и рябью было далеким и темным. Ветерок пробежал над рекой, и кусты слегка склонились вбок. Руки и ноги Лока сами собой судорожно сжались, и каждый мускул тела напрягся. Он перестал думать о прежних людях и о новых людях. Он ощущал только себя, Лока, который висит вверх тормашками над глубокой водой, вцепившись в спасительный сук.
Никогда еще Локу не доводилось бывать так близко к середине реки. Поверх была накинута тонкая чешуя, а под чешуей темные пятнышки всплывали к поверхности, непрестанно переворачиваясь, расходясь кругами или же опять погружаясь и исчезая в глубине. Там, внизу, были камни, которые отливали зеленью и мельтешили в воде. Хвостатые травы то заслоняли, то обнажали их. Ветерок улегся; кусты мерно клонились и выпрямлялись, как и хвостатые травы, так что сверкающая чешуя то близилась, то отодвигалась от лица. Он уже ничего больше не видел внутри головы. Даже страх стал приглушенным, как и муки голода. Руки и ноги неуклонно цеплялись за пучки веток, а зубы щерились в воде.
Хвостатые травы все укорачивались. Зеленые их хвостики сносило вниз по реке. А там темнота бесследно их проглатывала. Темнота обрела причудливые очертания, двигаясь медленно, будто во сне. Как и темные пятна, она тоже переворачивалась, но не без смысла. Она почти касалась корней хвостатых трав, пригибала их хвосты, переворачивалась, перекатывала хвосты в сторону Лока. Руки пошевеливались, а глаза поблескивали так же тускло, как камни. Они перекатывались вместе с телом, глядя то на поверхность, то в глубину, на невидимое отсюда дно, и в них не было ни малейшего признака жизни или смысла. Ком спутанных водорослей, проплывая мимо, задел лицо, и глаза даже не моргнули. Тело повернулось так же плавно и тяжеловесно, как текла сама река, и вот уже перед Локом оказалась спина, вставшая торчком вдоль хвостатых трав. Потом голова повернулась к нему все так же медленно, будто во сне, всплыла в воде, приблизилась к его лицу.
Лок всегда испытывал перед старухой благоговейный страх, хоть она и была его матерью. Слишком близко жила она к великой Оа, в сердце и в голове, чтоб мужчина мог глядеть на нее без трепета. Она знала так много, она жила на свете так долго, ощущала многое такое, о чем он мог лишь смутно догадываться, словом, она была женщина. Хотя она охватывала их всех своим пониманием и сочувствием, порой отчужденная невозмутимость ощущалась в ее поступках, внушая ему покорность и изумление. Поэтому-то они ее любили и боялись, отнюдь не страшась, и всегда чувствовали неодолимую потребность потупить перед нею глаза. Но теперь Лок глядел ей прямо в лицо, пристально, глаза в глаза. Она не обращала ни малейшего внимания на свое израненное тело, рот ее был разинут, язык вывалился, а темные пятна, медленно кружась, всплывали и наплывали, будто это были всего только впадины в камне. Глаза ее скользнули по кустам, по лицу Лока, глянули сквозь него, дрогнули и исчезли.
ШЕСТЬ
Ноги Лока уже не цеплялись за ветки кустов. Они соскользнули книзу, и теперь он висел на руках, по грудь в воде. Он подобрал колени, и шерсть на нем ощетинилась. Он не в силах был даже кричать. Ужас его перед водой был только внутренней подоплекой. Он круто поворотился, сгреб в обе горсти еще веток и, барахтаясь в воде, побрел напролом через кустарник и реку к берегу. Там он остановился, спиной к воде, и задрожал такой же дрожью, как Мал перед смертью. Зубы его ощерились, руки были воздеты и напряжены, будто он все еще висел над водой. Он поднял глаза, а голова его поворачивалась из стороны в сторону. Позади опять раздались знакомые уже звуки-смехи. Мало-помалу они отвлекли внимание Лока, хотя напряженность всех мышц тела и оскал зубов остались. Звуков-смехов было теперь такое множество, будто новые люди и впрямь все посходили с ума, и один из этих звуков раздавался громче остальных, это был голос мужчины, и он кричал. Остальные голоса умолкли, а мужчина все продолжал кричать. Какая-то женщина засмеялась пронзительным и истошным смехом. Потом наступило молчание.
Солнце окропляло подлесок и влажную бурую землю огненными искрами. Время от времени легкий ветерок тянул над рекой, пошевеливая молодую, яркую листву, так что искры просеивались насквозь и пересыпались. Среди скал пронзительно взлаяла лисица. Чета лесных голубей протяжно ворковала меж собою о том, что пора уже вить гнездо.
Медленно, очень медленно голова и руки Лока обмякли. Теперь он уже не щерил зубы. Он шагнул вперед и повернулся. Потом побежал вдоль реки, не слишком быстро, но по мере возможности держась поближе к воде. Он пристально вглядывался в кустарник, потом перешел с бега на шаг и наконец остановился. Взгляд его затуманился, и он опять ощерил зубы. Он стоял, опершись одной рукой о кривую ветку бука, и глядел в пустоту. Он осмотрел ветку, ухватив ее обеими руками. Потом стал ее раскачивать все быстрей, быстрей. Широкий веер побегов на ее конце со свистом витал над кустами. А Лок метался из стороны в сторону, едва успевая переводить дух, и пот катился с его туловища, промеж ног, смешиваясь с речной водою. Потом он отпустил ветку, горестно всхлипывая, и опять стоял недвижимо, причем руки его были согнуты, голова понурена, зубы стиснуты, будто каждый фибр палил его тело изнутри. А чета голубей ворковала да ворковала, и солнечные пятна окропляли его тело с головы до ног.
Он отступил от бука назад, туда, где была тропа, сделал несколько неуверенных шагов, остановился, потом пустился бежать. Он вломился на прогалину, где стояло мертвое дерево и солнце озаряло пучок рыжих перьев. Он оглядел остров, увидал, что кусты шевелятся, а потом прут, вращаясь, перелетел реку и, просвистев мимо, исчез в лесной чаще. У Лока мелькнула смутная мысль, что кто-то хочет сделать ему подарок. Сам он охотно послал бы улыбку мужчине с белым, как кость, лицом, но не увидал никого, а на прогалине все звучали терзающие все нутро отголоски визга Лику. Он выдернул прут из ствола дерева и побежал опять. Он взобрался по склону горы и поднялся вплоть до уступа, где почуял запах другого и Лику; отсюда он пошел по запаху вспять по времени к отлогу. Он так спешил, налегая на костяшки пальцев, что, если б не стрела, которую он сжимал в левой руке, могло бы показаться, что он бежит на четвереньках. Потом он зажал прут в зубах поперек рта, растопырил руки и то бежал, то карабкался по склону. Когда же он очутился совсем близко от подъема на уступ, он мог взглянуть поверх скалы на остров. Там он увидал одного из мужчин с белым, как кость, лицом, который высунулся из кустов по грудь. Прежде, при свете дня, он никогда еще не видал новых людей так близко, и теперь лицо это выглядело как белесая отметина на крестце оленя. За спиной у нового мужчины, средь деревьев, валил дым, но дым этот был голубой и прозрачный. Лок очень смутно и очень много видел внутри головы — это было куда хуже, чем не видеть ничего вообще. Он вынул прут из зубов. Потом он сам не соображал, что именно крикнул:
— Я иду вместе с Фа!
Он пробежал через проход и очутился на уступе, но там никого не было, он сразу увидал, почувствовал это, потому что холодом веяло с отлога, где еще недавно горел огонь. Он быстро взошел вверх по земляному откосу и там остановился, заглядывая на отлог. Костер был разметан, и изо всех людей здесь оставался только Мал, лежащий под земляным холмиком. Но запахов и всяких признаков было великое множество. Вдруг он услыхал шум, выпрыгнул из круглого кострища, усеянного пеплом, и увидал Фа, которая спускалась по зубцам со скалы над отлогом. Она вся дрожала и крепко обняла его обеими руками. Они заговорили наперебой:
— Мужчины с костями на лицах подарили мне вот это. Я побежал наверх. Лику визжала по ту сторону воды.
— Ты спускаешься со скалы. А я лезу вверх, потому что боюсь. На отлог пришли мужчины.
Теперь они молчали, тесно прильнув друг к другу и дрожа. Целый сонм нерасчлененных видений, которые они трепетно сопереживали, утомил обоих. Они беспомощно поглядели друг другу в глаза, потом Лок стал беспокойно вертеть головой из стороны в сторону.
— Огонь умер.
Они подошли к кострищу, опираясь друг на друга. Фа присела на корточки и поворошила холодные головешки. Просто так, по привычке. Потом оба сели, каждый на обычном своем месте, и стали безмолвно глядеть на воду и на серебристую струю, которая изливалась с утеса. На отлог косо падали лучи вечернего солнца, но теперь уж не было багрового, мерцающего света, который соперничал с ним. Наконец Фа
