– Тогда пошли погуляем.
– Нет.
– Ха! Мопеда у нас, естественно, нет!
– Я помогаю ему, как могу.
– Не можешь ты ему помочь! Ты кто? Сиделка?
Эви ничего не сказала, только загадочно усмехнулась. И сунула крестик под платье. Проследив его исчезновение, я вдруг набрался абсолютной, твердой решимости.
– Да тебе и не надо ему помогать. Он в порядке. Только ушибы и сломано несколько ребер.
Эви остановилась, повернулась, посмотрела на меня. Я тоже остановился.
– Да ты что, Олли? Поправляется, значит, он?
Я горестно думал, как все несправедливо. Роберт теперь герой, его обожают, а он палец о палец не ударил для этого. Эви смотрела на меня, сквозь меня, с небесно-блаженным лицом.
Все с той же своей решимостью я сказал:
– Ты бы лучше мне помогла.
Я глянул на заросшую кустами тропу, вихлявшую вверх по откосу. Повернулся к Эви, кивнул со значением.
– Да. Ему хорошо. Мне – нет.
– И он не будет...
– Мне – нет.
Эви двинулась в сторону дома. Я схватил ее запястье, как тогда сержант Бабакумб, дернул книзу, она пошатнулась, потом выпрямилась и посмотрела на меня.
– Мне – нет. Ты думаешь, ты можешь делать что хочешь, да? – Я повернул к началу подъема, волоча за собой Эви.
– Олли! Ты чего?
Я все ее волок. Кусты и низкие деревца сомкнулись вокруг. Я проволок ее по крутизне, не оглядываясь.
– Крошка Олли тебе уже не младенец. Крошка Олли теперь главный. И если крошка Бобби вылечится и начнет выступать, Олли свернет ему шею.
– Олли, пусти!
– А заодно и крошке Эви.
Она возмущенно хмыкнула и вцепилась свободной рукой в мои распухшие костяшки. Я дернулся, высвободился. Тропа суживалась, нас все тесней зажимали деревья. Эви расслабила и бессильно свесила руку в моей руке. И уже не упиралась, покорно плелась за мной. Я громко расхохотался.
– Давно бы так!
– Олли! Слушай! Сейчас я объясню!
Я ответил изысканно:
– Никаких объяснений не требуется, моя радость.
– Нет, я что хочу сказать, все не так, ты, это, послушай...
– Так, приехали.
Я оглядывал группку деревьев, почти не слушая продолжавшую говорить Эви. Выступ откоса скрывал нас от города. И под деревьями была густая трава, вся усеянная цветами. Я выдернул Эви из-за своей спины, – и теперь мы стояли лицом к лицу.
– Да ты не слушаешь!
Я обнял ее и сжал все с той же странной решимостью. Глаза у нее закрылись, откинулась голова. Я нагнулся и ее поцеловал. Мгновенье она сопротивлялась, но только мгновенье. Возмущенно хихикнула, отстранила губы, попыталась вывернуться. К моему удивлению, сила, годная для таскания угля и рубки дров, на сей раз явно ей изменила.
– Пусти, Олли! Мне мамке помогать надо!
Я снова ее схватил, прижал к дереву. Я вжимал в дерево это женское, тугое и не знал, что делать дальше. Наконец в первобытном наитии я вынул свой напряженный, пылающий корень зла и положил на него непротивящуюся руку Эви. Глаза у нее раскрылись, она глянула вниз. Рот перекосился и вместо улыбки выдавил гримаску, понимающую, жадную, презрительную – все сразу. Голос стал хриплым, задышливым бормотаньем. Грудь ходила ходуном.
– И все это мне?
Да, заверил я ее, тоже хрипло и задышливо, и лес качнулся и вместе с сердцем подпрыгнул, да, да, тебе. Ноги у нее подкосились, она заскользила по моей груди, животу вниз. И сквозь все это безумие я услышал шепот:
