романсы»?
– Это та музыка, которую ты играл перед тем, как уехать в Оксфорд, – сказала мама. – Помнишь, как она тебе нравилась, детка, ведь ты играл с утра до вечера, ежедневно, три недели! И по-моему, ты дивно играл.
Я разинул рот, потом закрыл. С упреком глянул на папу, но он продолжал изучать свою чашку. С упреком глянул на маму. Но она, снова безмятежная, ликующе улыбалась.
Назавтра, в субботу утром, я покорно поплелся с мамой в ратушу. Мы вошли в большую дверь с западной стороны, и там нас ждали трое. Мистер Клеймор с Имоджен сидели на сцене за столиком. Я был милосердно избавлен от официальной церемонии знакомства, потому что, когда я следовал за деловито устремившейся через зал мамой, футляр моей скрипки расстегнулся и содержимое вывалилось на пол. Я водворял его на место, потом стоял со смычком в одной руке и скрипкой в другой, пока меня наконец заметили. Я смотрел на Имоджен, и она улыбнулась мне своей чудной, морщащей губы улыбкой, но ничего не сказала, потому что говорил мистер Клеймор, и голос его, как всегда, мне напомнил скрежет ногтя по стеклу.
– Вот и он, Ивлин. Нам ведь требуется всего-навсего пробежать этот кусочек диалога, не так ли?
Сперва в голове у меня пронеслось, что это уже текст пьесы, потому что появившаяся из-за кулис слева от меня фигура была костюмирована.
– Мистер де Трейси, – сказала мама. – Это мой сын Оливер. Оливер, детка, это мистер Ивлин де Трейси.
Мистер де Трейси отвесил низкий поклон, но не сказал ни слова. Только улыбался мне со сцены сверху вниз и ждал. Очень длинный и тощий. В узких клетчатых панталонах и длиннющем, чуть не до колен, пиджаке. Плюс отложной воротник и черный фуляр над расшитым жилетом. Странно, и что было делать такой фигуре в Венгрии или Руритании? Очень мило с его стороны, что он не только поставил пьесу, но еще согласился играть.
Мистер Клеймор, однако, начинал нервничать, что было непонятно в субботу утром. Номер в типографию отправляли вечером в четверг. Мама повернулась ко мне:
– Ты настроился, детка?
Я нырнул под зеленый суконный занавес, отделявший оркестр от зала, и взял на пианино ля. Пока я настраивал скрипку, мистер Клеймор беседовал с мистером де Трейси.
– Кто этим займется, Ивлин, я или вы?
Тут я заметил любопытную вещь относительно мистера де Трейси. Он сотрясался. Он ничуть не изменил выражения на своем длинном лице с туманной улыбкой, неизменной улыбкой, чуть размыкающей губы, но длинное тело сотряслось – три-четыре раза – и стихло. Сотрясение включало и ноги, имевшие тенденцию выворачиваться в коленках.
– Вы, Норман, я полагаю. В вас пропадает такой профессионал!
Мистер Клеймор надул щеки.
– Что вы, Ивлин, старина, просто я хочу вас избавить от лишних трудов.
– А старый спец вроде меня всегда рад поучиться, Норман. У вас бесподобный нюх.
Мистер Клеймор удовлетворенно рассиялся.
– Не скрою, я даже сам иногда удивляюсь... Однако. Дайте-ка мне сообразить.
Он соображал, склонив подбородок на белую руку. Мистер де Трейси продолжал меня озирать со своей туманной улыбкой. Глаза, огромные, два старых пожелтелых бильярдных шара, и на каждом очко – зрачок. Волосы на макушке все вылезли, кроме скромного черного хохолка, натренированного склоняться к затылку. Улыбка была загадочна и дружелюбна.
Мистер Клеймор выпрямился на стуле.
– Тэк-с! Давай сюда, мальчик!
Я взобрался на возвышение и очутился в метре от Имоджен.
– Сцена такова, – сказал комариный голос. – Вы видите богатых посетителей и подбираетесь со своей музыкой – играя, играя – все ближе, сюда. Играйте себе на здоровье, пока не заговорю я. Тут вы резко сокращаетесь – стихаете, стихаете, – пока я не брошу вам этот кошель с золотом. Вы кланяетесь низко, оч-ч-чень низко, и ретируетесь задом. Ясно?
На Имоджен был оранжевый пуловер и светло-зеленая юбка. Я разглядел золотистый ободок под искрящимся обручальным кольцом.
– О Боже! Он не слушает! Смотрите, Олли...
– Очень трудно так вводиться, – сказал мистер де Трейси тихо из-за моей спины. – Он, полагаю, робеет. Я бы непременно робел.
– Вы слышали все, что я сказал?
– Да, мистер Клеймор.
– Норман, мне кажется... не знаю, как вам? Он должен знать, откуда выходить. Это бы облегчило задачу, не так ли?
– Он выйдет оттуда же, откуда выходил этот кретин Смит, естественно.
Голос у мистера де Трейси был прелестно чист и нежен, и он отпускал его мелкими дозами, по каплям, сознавая, очевидно, всю его драгоценность.
– Может быть, мо-о-ожет быть, он не знает, что Смит выходил на сцену в центре, вот
