— Обычная практика выживания. Ничего тут странного нет.
И, помотав головой, принялся за дело. Обратил окно на собственное тело и придирчиво оглядел кожу. Над шрамами появились большие красноватые участки.
— Обгорел!
Он схватил нательную рубаху, натянул на себя. Ткань, как ему показалось, почти высохла, и он влез в кальсоны. Прозрачные окна превратились в обычное зрение. Он собрал документы, сложил в книжечку — удостоверение личности и, убрав весь пакет в карман куртки, прошелся по вершине скалы, проверяя, высохла ли одежда. На ощупь она оказалась не столько сырой, сколько тяжелой. В ней уже нечего было отжимать, пальцы оставались сухими, но в тех местах, где он ее приподнимал, на камнях темнели влажные следы, медленно исчезавшие на солнце.
И сказал себе глухо, словно сквозь промокашку:
— Сапоги я зря скинул.
Шагнул к плащу и, опустившись на колени, стал его осматривать. Потом вдруг принялся за карманы — почему-то он о них совсем забыл. Извлек зюйдвестку, с которой стекала вода, и насквозь промокший подшлемник. Разгладил зюйдвестку, отжал подшлемник. Разложил их на камнях и сунул руку в другой карман. На лице замерло тревожное, сосредоточенное выражение. Пошарив поглубже, он вытащил позеленевший полупенсовик, обрывок веревки и скомканную обертку от плитки шоколада. С огромной осторожностью развернул фольгу — внутри ничего не оказалось. Он вплотную приблизил лицо к блестящей бумажке, скосив на нее глаза. В одном из изгибов уцелела единственная коричневая крошка. Он высунул язык и слизнул ее. Мгновенное острое ощущение сладости пронзило его и исчезло.
Прислонившись к каменному гному, он дотянулся до носков, надел их. Взял гольфы, скатал, опустил верхнюю часть, а из нижней соорудил что-то вроде ботинок.
Приникнув головой к гному, закрыл глаза. Солнце согревало плечо, внизу плескалась вода. В голове одна за другой мелькали сцены из прежней жизни, звучали какие-то голоса. Он ощущал все признаки наступающей дремоты, но сон — глубокий, мертвый — не брал его. Существо в центре шара бодрствовало, проявляло активность, не зная усталости.
— Эх, сейчас бы в кровать с простынями, пинту-другую чего-нибудь выпить, поесть горячего. А еще бы теплую ванну.
Некоторое время он молча сидел, а существо перескакивало с мысли на мысль. Он вспомнил, что речь служит доказательством целостности личности, и вновь зашевелил губами:
— До тех пор, пока я все это хочу, но могу и обойтись; до тех пор, пока могу сказать себе: я один на скале посреди океана и должен бороться за жизнь, — я продержусь. В конце концов, по сравнению с теми дубарями, которые сейчас идут на посудинах Его Величества, мне ничего не угрожает. Они-то и представления не имеют, в какой момент взлетят на воздух. А вот посмотрел бы я на ту штуковину, которая сдвинет с места эту скалу.
Внутри Вселенной, куда не проникало зрение, продолжало плясать и метаться существо, не умеющее постичь себя самое.
— Ладно, так или иначе, днем спать ни к чему. Хватит с меня ночных кошмаров.
Он резко встал и окинул взглядом горизонт:
— Одеться и поесть. Одеться к обеду.
Он скинул гольфы и оделся, напялив на себя все, кроме куртки и плаща. Гольфы натянул до колен поверх брюк. Встал во весь рост, и в неподвижном воздухе зачастили слова:
— Это место я назову Смотровой Площадкой. Наблюдатель будет прозываться Гномом. А ту освещенную солнцем скалу, ту, куда я доплыл, — Скалой Спасения. Место, где я добываю мидий и прочую еду, пусть будет Столовой Скалой. А то, где я ем, — Красным Львом. Участок с южной стороны, где переплетаются водоросли, назову Большим Утесом. Ну а вот тот утес с западной стороны, с воронкой внутри…
Он замолчал в поисках подходящего названия. Чайка, парящая в лучах солнца, приблизилась, увидела две фигуры, стоящие на Смотровой Площадке, вскрикнула, обезумела, скользнула на крыло и, описывая круги, унеслась прочь. Но тотчас, опустившись пониже, на уровень его правой руки, вернулась назад и пропала внутри утеса. Он сделал несколько шагов и заглянул вниз. С левой стороны виднелся вертикальный, почти непрерывный спуск, переходящий в расселину посреди утеса, над которой начиналась воронка. Справа основание отвесной скалы, заслоненное выступающим углом Смотровой Площадки, было скрыто. Он подполз на четвереньках к краю и заглянул вниз. Утес просматривался еще на ярд, затем, уменьшаясь, пропадал из виду. Ближе к подножию скала появлялась вновь, и он заметил, как внизу сверкнуло на солнце птичье перо.
— Из скалы вывалился кусок.
Он пристально посмотрел на воду. Ему показалось, что где-то далеко-далеко на глубине можно различить очертания квадрата. Он отступил от края и выпрямился.
— Чаячий Утес.
Горизонт был по-прежнему пуст.
Он спустился по скале вниз, к Красному Льву.
— Жаль, не помню названия всего рифа. Капитан в шутку назвал его «Жди беды». Вертится на кончике языка. Нужно еще придумать название для участка, по которому я все время карабкаюсь туда-сюда, — между Смотровой Площадкой и Красным Львом. Пусть будет Главный Проспект.
Он увидел, что скала, на которой он сидит, потемнела, и оглянулся через плечо. Солнце как раз заходило, опускаясь за спиной Гнома, и нагромождение камней превратилось от этого в великана. Он быстро встал и спустился к усеянной птичьим пометом Столовой Скале. Распластавшись, повис, продвинулся на несколько ярдов и выдернул несколько мидий. Был прилив, и вода стояла высоко, оставляя ему гораздо меньшее поле действия. Пришлось наклоняться и отдирать мидии под водой. Он вскарабкался обратно к Красному Льву и принялся за еду. Огромный силуэт скалы утратил детали, превратился в большое пятно на фоне вечернего неба. Тень приобрела угрожающие размеры, стала гигантской, как горный пик. Он поглядел в другую сторону. Три скалы, уменьшаясь, уходили в темное море.
— А вас, скалы, я называю Оксфорд-серкус, Пикадилли и Лестер-сквер.
Он направился к темной запруде, спустившись туда по расселине. Из отверстия среди разбросанных камней у дальнего края лужи все еще исходил слабый свет, и, пока он пил, по воде пробегала едва заметная рябь, но красные кольца уже невозможно было разглядеть. Погрузив указательный палец в воду, он нащупал илистое дно. Он лежал очень тихо.
— Дождь еще будет.
И вдруг, резко дернувшись, отскочил. В запруде был кто-то еще. Или какой-то голос, говорящий почти одновременно с ним. Звук шел от воды и каменной плиты. Когда сердцебиение утихло, ему удалось, призвав на помощь логику, сообразить, в чем дело. Редкое, позабытое явление — резонанс, эхо. И тут же последовал вывод: здесь, в замкнутом пространстве, его голос опять звучит в полную силу. Уняв дрожь, он сосредоточился и произнес:
— Леди и джентльмены, здесь, внутри, целостность личности полностью гарантируется…
Он резко замолчал и услышал, как скала вторит:
— …мены…
— Будет дождь.
— …ождь.
— Как поживаете?
