обратилась за помощью к Сэму Грину, который отнесся к ней с большим пониманием.
Сэм считал, что если Иоко не может отказаться от наркотиков, ей надо с этим смириться и ждать момента, когда она сама почувствует, что готова обратиться за помощью к врачу.
Тем временем Кит Картер каждое утро доставлял в Дакоту свой товар. Иногда он сталкивался с Джоном. Кит был предупрежден, что в этом случае он должен пройти в ванную комнату и положить пакет в коробку для прокладок, стоявшую под раковиной. Что он и делал. Через несколько месяцев, когда Кита наконец представили Джону Леннону, Иоко сказала: «Джон, ты помнишь, это Кит».
«Да, я прекрасно помню Кита», – многозначительно ответил Джон.
Киту было ясно, что Джон полностью отдавал себе отчет в том, что творилось у него дома. Да и как ему было не знать правды, если к декабрю Иоко превратилась в клинический образчик наркомана, сидящего на героине. И тем не менее каждый раз, получая свою дозу, она предупреждала: «Джон не должен знать об этом».
В отличие от Иоко Джон настолько сильно возненавидел самого себя, что, по словам Джона Грина, призвал на помощь всю свою решимость для того, чтобы сбросить проклятье – и ему это удалось. Для этого Джону было необходимо ограничить свое чувственное восприятие. На чердаке дома, недавно купленного им на Лонг-Айленде, был резервуар, обшитый кедровыми досками и похожий на гроб. Туда-то и забирался Леннон и закрывал крышку. В течение получаса он лежала соленом растворе при полной темноте, испытывая ощущения, напоминавшие ему наркотический кайф.
Пока Джон витал в облаках, Иоко, как обычно, была полна новых идей. Решение заняться недвижимостью она приняла в результате неоднократных попыток Сэма Грина заставить ее сделать крупное капиталовложение, чтобы значительно снизить налоговое бремя. Стоило прозвучать магическому слову «недвижимость», как Иоко сделала стойку.
«Недвижимость! – эхом повторила она. – Я в этом кое-что понимаю!» И она рассказала Грину историю приобретения в 1973 году за 105 тысяч долларов квартиры, которая по последним оценкам стоила уже 400 тысяч. (Правда, она забыла упомянуть, что решение о покупке квартиры принял Гарольд Сайдер.)
Первым делом Иоко занялась изучением рынка недвижимости Восточного побережья. Вскоре «Студия Один» была завалена ворохом проспектов, журналов и риэлторских прайс-листов. Джон Грин гадал на каждый объект недвижимости, на котором останавливался взгляд Иоко. Несмотря на то, что он умолял ее сосредоточиться на самых обычных зданиях, которые после небольшого косметического ремонта могли принести приличный доход, Иоко интересовалась старинными особняками и имениями, обладание которыми льстило ее самолюбию. Кроме того, начав торговаться, она пренебрегала услугами посредников, что помогло бы скрыть, от чьего лица ведутся переговоры, и гордо объявляла риэлтерам, кто она. В ответ они поднимали цены. Но самым худшим было то, что она не удосуживалась выйти из дома, чтобы осмотреть недвижимость, которую приобретала. Иоко Оно покупала особняки и фермы, точно провинциальная матрона, выбиравшая себе одежду по каталогу.
Кампания по приобретению недвижимости началась 18 декабря 1979 года и ознаменовалась стремительной покупкой Эль Салано, одной из огромных средиземноморских вилл, расположенных в Палм- Бич вдоль бульвара Саут-Оушн. За это двадцатидвухкомнатное сооружение, построенное по проекту архитектора Эддисона Мизнера, Иоко заплатила 750 тысяч долларов. Следующее приобретение было сделано под влиянием пророчества Эдгара Кайса, предсказавшего, что когда наступит всемирный потоп, в результате которого будет затоплен Манхэттен, уцелеют лишь несколько регионов, и среди них Вирджиния. Иоко решила купить здесь две фермы, расположенные вдоль побережья реки Потомак, площадью 22 и 128 акров216. Хозяйственные постройки на обеих фермах были известны отцу Сэма Грина, специалисту по истории американской архитектуры, который рассказал, что один из фруктовых садов посажен еще Томасом Джефферсоном двести лет назад. Получив от Сэма заверения, что это «два прекраснейших имения на свете», Иоко выложила 400 тысяч долларов – в общем-то невысокую цену за послепотопное выживание.
Помимо многочисленных владений, разбросанных по всей стране, Леннонам принадлежали пять квартир в Дакоте, но только две из них были предназначены для проживания – квартиры?! и 72. Другими тремя были «Студия Один», квартира 4 (помещение над воротами, в котором жили Симаны) и квартира 911, расположенная в мансарде и использовавшаяся под склад.
Единственным домом, который Ленноны регулярно посещали, был Кэннон Хилл – трехэтажное сооружение, обшитое дубовыми досками, стоявшее у подножия холма на северном побережье Лонг- Айленда. Этот старый дом, купленный весной 1979 года за 400 тысяч долларов, был построен с размахом, который никак не соответствовал потребностям семьи. В нем было четырнадцать спален, целый этаж общих помещений, а над кухонным крылом располагались семь комнат для служанок и горничных и лишь одна ванная комната. Зато из окон открывался потрясающий вид на лесистое побережье Коннектикута.
Человек, которому была доверена высокооплачиваемая работа по ремонту Кэннон Хилла, был всего лишь маленьким клерком из магазина, недавно переквалифицировавшимся в декораторы. Звали его Сэмюэл Дж. Хавадтой, а познакомились с ним Ленноны совершенно случайно осенью 1978 года, зайдя в антикварную лавку на Лексингтон авеню. Ему быстро удалось завоевать расположение Йоко, и она предложила ему представить свой план по оформлению «Студии Один», работы в которой все еще не были завершены, несмотря на то, что квартира была приобретена в 1976 году.
Сэмюэл Хавадтой родился в Трансильвании в 1951 году, а потом был перевезен в Будапешт. Мать, еврейка, пережившая ужасы войны, поняв, что сына, блестящего мальчика, удостоенного даже какого-то приза местной комсомольской организации, не ждет в Венгрии ничего хорошего, тайком переправила его в Париж, откуда он переехал в Англию и поселился в деревенском доме вместе с какой-то богатой престарелой матроной. Однажды Сэм познакомился с огромным, толстым и рыжим англичанином, занимавшимся антикварным бизнесом, по имени Стюарт Грит.
Прошло немного времени, и Сэмюэл Хавадтой переехал в Нью-Йорк в качестве близкого друга Стюарта Грита. В течение семи лет Сэмюэл жил с Гритом и работал в его галерее. В ноябре 1978 года он открыл свое дело. Галерея Сэмюэла Хавадтоя очень напоминала галерею Грита, и так же, как Грит жил с Сэмом и использовал его в качестве помощника в своем салоне, Хавадтой поселился со своим новым любовником и помощником Лучиано Спарачино. В этой галерее в 1979 году Хавадтой и Лучиано начали работать на Иоко, приобретая предметы обстановки для ее домов, а также занимаясь ремонтом в квартире 72 и в доме в Колд Спринг Харбор.
Весной 1980 года, когда Йоко все еще была увлечена операциями с недвижимостью, Джон начал проявлять признаки выхода из спячки. Вообще-то движение в берлоге началось еще предыдущей весной, когда он купил себе «Сардоникс», так называемую «космическую гитару», которую подключают к синтезатору, и она звучит на все голоса симфонического оркестра. А после того как он обзавелся «Компьюритмом-88», заменявшим ударную установку, он получил возможность в одиночку играть за целую группу, не вылезая из постели. Джон даже задумал концертное турне, во время которого собирался использовать последние технические достижения, нашедшие применение в шоу-бизнесе в семидесятые годы. Все это доказывало, что в течение последнего года Джон мечтал вернуться к активной деятельности – к сочинению музыки и работе в студии.
Из письма, которое Джон написал самому себе в 1977 году, вытекало, что он принял твердое решение не заниматься творчеством до конца десятилетия, так как его возрождение должно было начаться только в 1980 году. Весной 1977-го Джон сказал одному юному поклоннику по имени Марио Кассиано, что они с Йоко решили «разрезать пуповину, связывавшую их с прошлым», и закрыть офис представительства «Леннон Мьюзик», располагавшийся в здании компании «Кэпитол». Джон добавил, что решил повесить на стену гитару, поскольку «музыка тоже была частью прошлого».
Но самое главное, о чем написал Джон самому себе из Японии, было то, что его покинуло вдохновение, что ему нечего сказать – и в этом нет ничего удивительного, если принять во внимание его образ жизни. В основе песен Джона Леннона всегда лежали живые впечатления, серьезные потрясения или глубокие эмоциональные переживания. Единственное, что мог написать тогда Леннон, так это «Watching the Wheels Go Round»217.
Джон никогда не терял желания заниматься музыкой. Напротив, он постоянно мучился оттого, что не мог ею заниматься. Поэтому он взял в привычку слушать только попсу или радиостанции, передававшие классическую музыку. В одном из последних интервью он объяснил это так: «Если я слышал что-нибудь
