спокойной обстановке подремонтировать ее и пообщаться с ней. Джилу не хватало всего этого. Сожалея об этом, он был более чем раздражен.
Он был в неистовстве. О чем это думала Мэри? Не для того он позволил ей переехать из Гринвича в прекрасное пристанище на Парк-авеню, чтобы теперь валяться в этом грязном помещении. Зачем она обманывала его и уверяла, что очень скоро здесь будет хорошо и уютно? Проходили недели, а здесь все еще царил хаос. Неужели ей нельзя верить? Неужели она не может доделать до конца хотя бы одно дело?
Он прошел из галереи в спальню. Здесь, по крайней мере, был хоть какой-то порядок. Он предложил ей еще несколько недель пожить в гостинице «Уолдорф», но нет, она заверила его, что этот чудак, которого она наняла, уже почти закончил этот чертов ремонт. Ему же будет лучше, если он наконец закончит его к их возвращению из Японии.
Он пересек огромную спальню, подошел к подносу, на котором стояло несколько хрустальных графинов и полдюжины стеклянных стаканов для вина, налил себе немного виски и открыл ведро, где обычно хранился лед. Он не поверил своим глазам. Вместо льда в ведре была теплая вода. Их прислуга, насчитывающая, помимо дворецкого, четырех человек, не могла проследить за тем, чтобы в ведре для льда всегда был лед! И он позвонил, чтобы вызвать Принса.
Отвернувшись от звонка, он не удержался и окинул взором открывающуюся из окна панораму. На мгновение у него закружилась голова, и он непроизвольно отступил от окна, сожалея о своей слабости. Господи, он до сих пор не мог преодолеть ее. У него была еще одна слабость, которую он тщательно пытался скрыть, – это боязнь летать в самолете. Он просто не позволял себе думать о том, что ему восемнадцать часов предстояло лететь зажатым в алюминиевой трубе на высоте тридцати тысяч футов, которая прорезает воздух со скоростью шестисот миль в час. Он был уверен, что его отвлечет Мэри. В самолете они тихо, чтобы не быть обнаруженными, займутся сексом, и это одновременно волновало его и подавляло страх перед полетом. Он глубоко вздохнул и выглянул в окно.
Он был вынужден признаться, что в это время суток вид сверху был очень красочный и живописный. Перед ним в лучах заходящего солнца простирался весь Центральный парк. Западный горизонт представлял собой великолепное зрелище с четко различимыми силуэтами зданий гостиниц «Сан-Ремо», «Бересфорд», «Маджестик».
Да, очень привлекательное зрелище! Но дело в том, что ту часть города заселяли одни демократы, парвеню и евреи. Ему там не место. Джил на мгновение прервал свои мысли. Странно, но он был очень неохотно принят правлением этого здания. Это подстегнуло его и избавило от сомнений, переезжать ли сюда. И это было еще более странно, так как в действительности он предпочитал их жилище на Парк-авеню, хоть оно и находилось не в таком живописном окружении. Да, это место подходило ему как нельзя лучше.
Он услышал шум за спиной, повернулся и увидел, что в комнату вошла Мэри. Принс следовал за ней, неся сумку от Бергдорфа. Очередные безделушки. Его охватил гнев, и он холодно посмотрел на них обоих.
– Лед.
– Простите, сэр, – извинился Принс.
– Привет, – улыбнулась Мэри.
Было ясно, что она в хорошем настроении, и это еще больше раздражало его.
– Где собранные вещи? – спросил он. И хотя его голос звучал, как обычно, спокойно, ей бы следовало заметить, что он скоро сорвется.
– Не знаю, – пожав плечами, ответила она. – Я ведь не Синтия, Джил. Спроси Принса.
Он сделал вид, что не слышит этих слов, решив, что сейчас не время выяснять отношения. Мэри молчала, но он видел, что она сгорает от нетерпения что-то сказать ему.
– У меня хорошая новость, – произнесла она. Джил вздохнул.
Вошел Принс, неся ведро со льдом и поднос с норвежским хлебом и маленькой головкой сыра эксплоратер. Он поставил все это на низкий столик перед диваном, как бы предлагая перемирие. Джил сел, держа в руках стакан с виски, в котором не было льда. Его все еще душил гнев.
– Джил, я собираюсь быть сопредседателем благотворительной ярмарки.
Джил покачал головой, но удержался, чтобы не застонать от гнева. Еще одно никому не нужное социальное мероприятие. Он почувствовал, что его терпению приходит конец. Она как-то умудрилась ввязаться в эту ненужную работу комитетов, благотворительных мероприятий и общественных агитаторов. Неужели Мэри не понимает, что никогда не станет там своей, что ее терпят только потому, что она делает большие пожертвования? Джил ужасно боялся выглядеть дураком и не хотел позволить ей выглядеть глупо. Он поднялся, чтобы положить в свой стакан кусочек льда.
– Я полагаю, ты добилась того, к чему стремилась?
– Это обещает быть главным событием сезона. В правление, кроме меня, войдут еще Бет Блужи, Лалли Сноу, Гунилла Голдберг и Элиз Атчинсон. Будет очень интересно и, главное, принесет пользу делу.
Джил не верил всей этой ерунде. Он до сих пор не мог утрясти дела после одного из подобных мероприятий. Делать бизнес для него значило заниматься делом, а не чепухой, и поэтому он хотел, чтобы Мэри не связывалась с этим.
– Хорошо, – с трудом выговорил он.
– И это все, что ты можешь сказать? Джил, меня выбрали в правление! Все женщины, с которыми считаются и которые что-то значат, состоят в этом комитете, и я буду с ними работать!
Джил отвернулся, поморщившись. Боже мой, она пока еще не видит разницы между этой
