Ты ударял о камень жесткий камень. Удары я сокрыл, — безмолвен камень. Я досаждал тебе давно, но время На сердце давит тяжелей, чем камень. И в этом мире не известен камень, Пленяющий таким обильем света, Великой славой солнечного света, Который победил бы Пьетру-камень, Чтоб не притягивала в царство хлада, Туда, где гибну я в объятьях хлада. Владыка, знаешь ли, что силой хлада Вода в кристальный превратилась камень Под ветром северным в сияньи хлада, Где самый воздух в элементы хлада Преображен, водою стала дама Кристальною по изволеныо хлада. И от лица ее во власти хлада Застынет кровь моя в любое время. Я чувствую, как убывает время, И жизнь стесняется в пределах хлада. От гибельного рокового света Померк мой взор, почти лишенный света. Нельзя не заметить, что Амор в цикле о Мадонне Пьетре близок не только Амору Гвидо Кавальканти, но также Овидия, — это страсть, присущая всем обитателям земли. В человеке она лишь длительнее и поэтому часто влечет его к гибели. Несколько неожиданными являются строки второй секстины, которые с богословской точки зрения можно было бы назвать легкомысленными. Воскрешение мертвых и страшный суд — только куртуазная иллюстрация, подчеркивающая жестокость красавицы:
Коль будет так, увидит Пьетра-камень, Как скроет жизнь мою надгробный камень, Но страшного суда настанет время, Восстав, увижу — есть ли в мире дама, Столь беспощадная, как эта дама. Уже в «горной канцоне» безжалостная красавица появляется, облаченная в латы, недоступная стрелам бога любви. Во второй канцоне фантазия поэта привела в движение Каменную Даму, как бы застывшую в секстинах. Она преследует влюбленного, как прекрасные воительницы в поэме Ариосто.
Пусть так моя сурова будет речь, Как той поступки, что в броню одета. Не жду ее привета, Окаменит она, оледенит. Как мантия, спадает яшма с плеч Мадонны Каменной в сиянье света. Стрела из арбалета Нагую грудь ее не поразит. Ее удары сокрушают щит, И ломки беглецов смятенных латы. Ее мечи — крылаты; Нас настигая, рушат все препоны — Я от нее не знаю обороны. На помощь жестокой даме спешит Амор. Образ бога любви — победителя, не знающего милости, — так ярок, что персонификация становится психологической реальностью. Такое преображение — одна из особенностей гениальной поэзии Данте. В наши дни все аллегории некогда знаменитого старофранцузского «Романа о розе» возбуждают лишь антикварный интерес. Аллегорические образы Данте, таящие в себе глубоко пережитые чувства, по сей день пленяют воображение.
Амор заносит меч, им поразил Он некогда несчастную Дидону, Ступил, не внемля стону, На грудь мою; напрасно я взываю О милости, я милости не чаю. Занес десницу надо мной злодей И, ослабевшему от пораженья, На землю без движенья Поверженному, дерзостно грозит. Напрасен крик, неслышный для людей. Вот кровь моя, отхлынув от волненья, Амора вняв веленья, Стремится к сердцу, и лицо горит, И вновь бледнеет. Под руку разит, И слева чувствую живую муку. Коль вновь подымет руку, Меня постигнет тягостная кара И встречу смерть до смертного удара. Переходя от аллегорического изображения Пьетры-воительницы, поражающей влюбленных, к прямому языку необузданной страсти, Данте восклицает:
Зачем она не воет, Как я из-за нее в моем аду? Снижая стиль канцоны, Данте прибегает и к такому сравнению:
Нет, я не милосерден, не учтив,—
