его и преодолел пару кварталов пешком до Саусвортского собора. Я шел босиком, но никому до этого не было никакого дела — уж и не знаю, что надо такого выкинуть, чтобы обратить на себя в наше время внимание. Может, выкраситься в зеленый цвет, раздевшись догола, и размахивать окровавленным топором? И то я не уверен. Но все же по дороге заскочил в лавочку и купил себе ботинки — не потому, что не хотелось выделяться из толпы, а просто противно было шлепать босиком по не слишком чистой улице.
В соборе как раз начиналась служба, колокола вызванивали сложную мелодию, прихожане поднимались по ступенькам, и я легко выбрал себе одно из нескольких десятков только что освободившихся такси. Откинувшись на спинку сиденья, я назвал Доллис-Хилл, задал машине небольшую высоту, и она неторопливо заскользила над цветущими деревьями Грин-парка, над куполом планетария и над крикетной площадкой. Небо с утра было синим и прозрачным, словно все тревоги вчерашнего дня рассеялись вместе с ночной тьмой, хотя внутренний голос зловеще подсказывал мне, чтобы я не слишком обольщался. Наконец, кар высадил меня на Доллис-Хилл, у обшарпанного многоквартирного дома. Дверь была плотно закрыта — видимо, каждому жильцу полагался свой отдельный ключ: Тут не имелось даже идентифицирующего устройства — только старомодный домофон. Я пробежал взглядом по вывешенному над дверью списку жильцов. Видимо, Б. Соренсен — это Бьерн, потому что остальные фамилии были чисто английские. Набрав номер квартиры, я нажал на кнопочку домофона. Молчание. На всякий случай подождав пару минут, позвонил еще раз. Тот же результат. Я огляделся. Улица была пуста, и все двери закрыты. Вымерли они тут, что ли? Замок оказался таким же старомодным, как домофон, — открыть его не составляло никакого труда. Я поковырялся в нем перочинным ножиком и уже через пару секунд очутился в полутемной прихожей, откуда наверх вела грязная лестница, провонявшая кошками. Миновав два пролета и оказавшись перед дверью с номером 35, я позвонил. Никакой реакции не последовало. Я уже собрался опять прибегнуть ко взлому, но вовремя догадался толкнуть легко поддавшуюся дверь. В узком коридоре было темно, но в гостиной (она же, видимо, спальня, кухня и столовая) горел приглушенный свет. Запашок в квартире стоял еще тот! Я заглянул в комнату и увидел темную фигуру, расплывшуюся в кресле.
Сидящий очень походил на мертвеца, но все же был жив, потому что вряд ли мертвец смог бы медленно поводить из стороны в сторону головой, на которую был напялен шлем, скрывающий всю верхнюю часть лица. Полуоткрытый рот придавал сидящему идиотское выражение. От шлема к плоскому ящику, стоявшему рядом с креслом, тянулись разноцветные провода. Груда пустых бутылок в углу довершала обстановку.
Все было ясно без слов! Бьерн подсел на виртуалку.
Ящик у кресла был стимулятором, создающим на заказ очередную захватывающую картину, которая явно увлекала клиента больше, чем окружающая его в данную минуту реальность. Зрительные образы выводились на внутренний экран шлема, но этим дело не ограничивалось — и в купол шлема было вмонтировано устройство, посылающее направленные электрические импульсы непосредственно в мозговые центры. Штука, конечно, клевая, но сесть на нее гораздо проще и губительнее, чем на иглу.
Я огляделся. Реальность вокруг и правда была хреноватая — сырые потрескавшиеся стены с островками плесени, удушливый кислый запах, вздувшаяся краска на потолке и невыносимая грязь.
Я подошел поближе и вырубил питание. Бьерн вздрогнул и, сорвав с головы шлем, уставился на меня бессмысленными глазами.
— Ты кто? — спросил он. — Чего тебе здесь надо?
— Так, — ответил я. — Пришел задать тебе пару вопросов.
Он попытался кинуться на меня, но я применил один из самых безобидных приемчиков, и Бьерн полетел обратно в кресло. Я размахнулся и хорошенько пнул его драгоценный ящик.
— Прекрати! — жалобно завопил он.
— Ну вот еще, глупости, сейчас в два счета разобью эту дрянь.
Бьерн совсем сник. Я испугался, что он вот-вот вырубится, но все же ему удалось взять себя в руки.
— Что тебе нужно? — обреченно изрек он.
— Кто такой Джок, не знаешь?
— Первый раз слышу, — глухо ответил он и, похоже, не соврал.
— Короче, я ищу одного типа. Ходят слухи, что он вроде шулер и изредка бывает в «Улитке». Скорее всего, наведывается туда на промысел, потому что просто так ни один нормальный человек в эту дыру не попрется. Ты же не развеяться туда ходишь? Ну так как?
— Ты меня что, за руку ловил? — возмутился Бьерн.
— Уймись. Не ловил и ловить не собираюсь, мне вообще наплевать, мухлевал ты или нет. Я тебя про Джока спрашиваю, ублюдок.
— Не знаю я никакого Джока, — затрясся он, — причем тут Джок?
— У тебя видно от этой виртуалки совсем мозги поехали. Джок может быть кем угодно, дебил ты клинический!
— Говорю же, ничего я не знаю, — твердит свое Бьерн.
— Я все-таки полагаю, что тебе должно быть что-то известно. И ты, когда куш срывал, все-таки малость передергивал. Потому как тебе, вонючка, нужны были денежки, чтобы купить эту штуку и убежать в свою убогую норку. Ну так я тебе сейчас устрою небольшой погромчик.
И для убедительности пнул ногой ящик. Бьерн, всхлипнув, взмолился:
— Ну что ты ко мне привязался, в самом д Сколько раз можно повторять, не знаю я никакого Джока.
— Где работает Мартин? — спросил я.
— Точно не помню. Вроде бы в какой-то конторе.
—А Гонзалес?
— Гонзалес-то… вышибалой в борделе. Роскошный такой бордель на Блумбсбери, в Юсто!
— Так уж и роскошный, — с сомнением протянул я, — это ты, дружок, загнул. У тебя просто непритязательный вкус.
— Какая разница, какой у меня вкус? Говорю тебе, он там работает!
— Ладно, — согласился я, — предположим. Может, ты еще что-нибудь интересное припомнишь?
И на всякий случай опять пнул ящик! Бьерн взвыл, но больше ничего членораздельного мне из него вытянуть так и не удалось.
Я вежливо раскланялся и сделал ему ручкой Если он хочет подыхать таким бесхитростным способом — что ж, на здоровье. По крайней мере хоть напоследок удовольствие получит.
Выйдя из вонючего темного парадного, я с наслаждением вдохнул уличный воздух, который хоть и был пропитан бензином и вонью мусорных баков, но мне показался на удивление свежим по сравнению с этим Богом забытым склепом.
Времени до вечера оставалось предостаточно — фактически весь день. Пройдя пару кварталов, я остановил такси, чтобы отправиться домой: малость отоспаться и привести себя в порядок после бурных событий вчерашнего дня. Я по собственному опыту знал, что если уж неприятности посыпались одна за другой, то они так и будут тебя преследовать, пока не пройдешь эту полосу невезения от начала до конца или чем-нибудь ее не перешибешь. Бороться с рассвирепевшей фортуной мне не светило, что с нее, с бабы, возьмешь, а значит, следовало положиться на волю волн и готовиться к очередной серии ударов. Наверное, вечером опять не обойдется без потасовки, хотя, насколько мне известно, бордель мадам Танаис, при всех его недостатках, заведение, в общем, тихое и приличное и даже относительно безопасное. Поэтому я, поднявшись в свою убогую клетушку, прежде всего позаботился о том, чтобы заказать на дом пиццу, принять душ, сделать автоматический электромассаж и как следует передохнуть в ожидании бурных событий грядущего вечера.
Из речи профессора Колумбийского университета Хосе Такутагава по поводу присуждения ему Нобелевской премии по литературе за 2137 год
Без сомнения, тот, кто скажет, что мы живем в исключительно трудную эпоху, будет по-своему прав. Точно так же будет прав всякий, утверждающий, что любая эпоха, а в особенности тот ее отрезок, который охватывает жизнь конкретного человеческого существа, полна потрясениями. И действительно, каждому индивиду приходится прожить интервал от рождения до смерти, пользуясь лишь собственным трудно обретаемым опытом. В процессе этого пути ему приходится заново пытаться решать те самые вопросы, которые, как это ни парадоксально, давно уже были отнесены к разряду неразрешимых. От того, как именно
