ручей, в котором играло солнце, и мачтовые сосны на самой опушке леса. Солнце переползло через зенит, тени, отпрошенные валунами, стали чуть длиннее — чересчур четкие и ровные, подумал Леон и лишь тут сообразил, что смотрит на развалины какой-то постройки. Поросшие мхом и оплетенные повиликой тесаные камни уже почти не отличались от своих соседей.
— Айльф, — сказал он, — как ты думаешь, что это такое?
— Развалины, сударь, — жизнерадостно отозвался :парень.
— Сам вижу. Я спрашиваю, развалины чего? Айльф пожал плечами:
— Скорее всего, старое святилище. Когда-то их ставили у подножия гор, на таких вот полянах.
— Двоим?
— Тут и кроме Двоих много кто ошивался, — неопределенно ответил Айльф.
«Видимо — и не так уж давно — этот мир, подобно Земле на заре истории, кишел малыми богами, — подумал Леон, — теми, что потом перешли в свиту Темного на почетные должности демонов и духов, или же вовсе позабылись, вытесненные четкой, логичной, по виду бинарной, а на деле монотеистической религией. Племенной божок… Или тотемный звероподобный родич — да мало ли…»
Он уже сделал несколько шагов по направлению к Развалинам, как вдруг Сорейль, которая неподвижно стояла, с тоской глядя на возносящуюся в небо гору, кинулась к нему и с неожиданной силой схватила за рукав.
— Не надо туда, сударь! — умоляюще произнесла она.
Он осторожно отстранил ее:
— Не надо? Почему?
— Это… нехорошо, — сказала она тихонько.
— Я ничего там не трону. Просто посмотрю.
Она молча отпустила его руку. Он обернулся к Айльфу, но тот не двинулся с места — они оба стояли и смотрели, как он пересек поляну и, отстранив гибкие зеленые плети, нырнул в развалины.
От святилища осталось немного — три обрушившихся стены и какое-то подобие алтарной плиты. Ветер сюда не проникал, солнечный свет — тоже, небо над головой показалось неожиданно синим — почти фиолетовым — и холодным. Пахло плесенью и застарелой сыростью. Ручей бурлил совсем рядом, подмывая заднюю стену.
Он подошел к алтарю. Каким бы заброшенным тот ни выглядел, а кто-то из здешних побывал здесь до них, и не так давно — на камне лежали зачерствевшие лепешки и почему-то нитка ярко-красного стекляруса: чье-то нехитрое подношение. Рельеф на глыбе камня позеленел от сырости, но он все равно разглядел приземистую фигуру с насмешливо высунутым языком.
— Корра, — пробормотал он.
Горный кряж задерживал облака; они клубились над вершиной, точно потоки мутной воды, тени наползали на поляну, и холод чужого, недружелюбного мира пронизал его до костей.
Он оглянулся. Сорейль стояла у него за спиной, глядя отчаянными глазами. Впереди темнел вход в штольню — наполовину осыпавшийся, черный, точно беззубый рот. Он поднял лампу, подобранную в опустевшем бараке рудокопов, заправил ее загустевшим маслом из найденного тут же кувшинчика и зажег фитиль. Свет был тусклый, колеблющийся, грязное стекло плохо пропускало его.
Айльф сделал было шаг в сторону отверстия, но Леон покачал головой:
— Нет-нет. Ты останешься здесь, с лошадьми. Если… если мы не выйдем до завтрашнего вечера, подожди еще ночь и уезжай. Скажешь амбассадору Бергу…
Айльф пожал плечами. Его лицо ничего не выражало, и Леон вдруг подумал, что со стороны сам он выглядит патетично до глупости.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил он как можно строже.
— Сударь, — тихо отозвался юноша, — можно вас на минутку…
— Ну что еще? — Он передал фонарь Сорейль: —
Подержи, я сейчас.
— Видите ли, сударь, — неохотно сказал Айльф, — вы, конечно, вправе лезть в любую вонючую дыру, не мое это дело, но предупредить вас я все же должен… В общем… ничего вы там не найдете.
— Почему?
— Об этом не принято говорить, сударь, не знаю я, что там делается, да и знать не хочу; но не слишком-то полагайтесь на ее слова.
Он кивнул в сторону Сорейль.
Леон, в свою очередь, оглянулся на девушку — она стояла неподвижно, колеблющееся пламя освещало ее тонкое лицо.
— Брось! Не выдумала же она все это!
— Выдумала? Нет-нет, что вы, сударь. Она верит в то, что говорит, это точно. Просто — вы чужак здесь… А потому вы можете увидеть там одно, а она — совсем другое.
Юноша помолчал.
— Она говорит, детишки эти там пропали… Может, и так, кто знает… А только, сударь, детишек-то как следует никто не видел с тех пор, как их из деревни погнали.
— Ну и что?
— Ничего… — пожал плечами юноша.
Леон поглядел в непривычно серьезные глаза Айльфа.
— Послушай, — медленно сказал он, — когда мы только ехали сюда… по плоскогорью… я видел огни. Вся гора была в огнях, точно… точно замок маркграфа, нет… иначе… все равно. И никто, никто их не заметил, только мы с Бергом.
— Очень может быть.
— Ты их видел? — Нет.
— Что там внутри, Айльф?
— Никто не знает, сударь. Это все равно что… Что бывает после того, как мы умираем?
— Воссоединение… — неуверенно отозвался Леон, стараясь ответить, как надо.
— Чушь, — отрезал Айльф. — Вы знаете наши верования, беседовали со святым отцом и все такое, но вы же сами в это не верите! Подыгрываете нам, стараетесь! Пришли из-за моря, верно?
Леон молча смотрел на него.
— Нет никакой страны Терры за морем! — шепотом сказал Айльф. — Там вообще нет населенных земель.
У Леона пересохло в горле.
— Откуда ты…
— Гунтр говорил. Уж он в таких делах разбирался. Я, как узнал про вас, сразу понял — не отсюда вы… Может быть…
Он замялся.
— Ну, что еще?
— Гунтр очень надеялся, что однажды придет кто-то… Может, он как раз вас и ждал? Таких, как вы.
Сорейль нетерпеливо переступила с ноги на ногу — пламя в фонаре качнулось, по отвалам грунта побежали тени. Леон вздохнул.
— Отложим этот разговор, ладно?
— Как хотите, сударь. Но только… если вы увидите там совсем не то, что она, верьте себе, а не ей. Только я почему-то думаю, что вы вообще ничего не увидите.
Он ухмыльнулся; его лицо в пляшущих тенях на миг стало похоже на уродливую маску с храмового барельефа.
Леон растерянно пожал плечами. Ну что он может сказать? Гунтр надеялся, что придет кто-то со стороны, и что? Устроит революцию? Освободит крепостных? Парламент созовет? Поведет местных людей к свету знаний? Кто — два самых заурядных человека, связанных по рукам и ногам инструкциями Корпуса? Но дело даже не в этом: общество приспосабливается к людям не меньше, чем люди к обществу, — глупо было бы полагать, что местные жители, зажатые в жестких кастовых рамках и точно знающие собственное место, нуждаются в мессиях из просвещенного технократического мира. Еретики, вольнодумцы и прекраснодушные
