мне говорил:
— Видишь, видишь! Со знанием языков никогда не пропадешь.
Вместе со словарем он мне подсунул другой роман Золя — 'Le Reve'. Прежние мои знания французского языка были неважными. С невероятным упорством, преодолевая на первых порах за час всего по две-три страницы, я выписывал и вызубривал незнакомые мне слова и в конце концов осилил этот роман, а за ним другой, третий, четвертый, пятый и через год стал великолепно разбираться в родственных отношениях между Ругон Макарами, затем перешел на Мопассана и увлекся его романами и рассказами, которые ценю и люблю до сегодняшнего дня.
Реджинальд Уитер получал французскую газету «Temps» и тайно доставлял ее моему деду. Читали также брат Владимир и я. А была газета с красочными описаниями убийств и ограблений, куда интереснее наших. Когда же чекисты похитили вождя белогвардейцев генерала Кутепова, то в течение многих дней «Temps» отводило этому гнусному преступлению целые подвалы, а я зачитывался ими со словарем…
А с переводом романа 'An bonheur des dames' мой отец прогорел. Полное собрание сочинений Золя было отменено. Разобрались, что во многих его произведениях расхваливается совсем иной строй, в романе, переведенном моим отцом, капиталист изображен положительным, а пролетарка в него влюблена. По Марксу и Ленину, такого никак не могло быть, а потому решили издавать лишь насыщенные классовой борьбой «Жерминаль» и 'Западню'.
Аванс у отца не отобрали, а заключили с ним новый договор на 'Contes drolatignes' Бальзака. Эти сказки сочли антирелигиозными. И дедушка с отцом стали усердно их переводить. У Бальзака они написаны лубком XVI столетия, и потому дедушкин устарелый слог оказался весьма подходящим. В современных переводах они называются 'Озорные рассказы', но считаю, что дедушкина придумка 'Смехотворные рассказы' и более точна, и более подходит к этим остроумным блесткам великого писателя.
Потом вышла тоненькая, на скверной бумаге книжечка, которой отец очень гордился.
3
Осенью 1927 года с особенной помпой было отмечено десятилетие Советской власти. Всюду висели красные флаги, красные транспаранты. Демонстрация по Пречистенке шла целых два часа подряд. Демонстранты несли флаги, транспаранты, портреты Ленина, карикатуры на капиталистов, белогвардейцев и нэпманов, орали песни. Одна песня начиналась так: 'Посмотрите, как нелепо раскривилась рожа нэпа'.
Сергиев посад, имевший многовековую славную историю, был переименован в город Загорск. Новое, казалось бы, столь поэтичное название он получил не в честь каких-то гор, а в память второстепенного вождя Владимира Загорского (Лубоцкого), убитого в 1918 году при взрыве в Леонтьевском переулке. По этому случаю в новоиспеченном городе проходили многолюдные демонстрации. А сын дяди Владимира Трубецкого, восьмилетний Андрей, спрашивал у отца почему это таскают большую и красную букву «Хы»? Римских цифр он еще не проходил.
Сергиевские власти спохватились: такое торжество, а в городе полно монахов, попов, бывших людей. Посадить! Отыскался предлог: окошко дома, в котором проживал секретарь укома, было пробито пулей. Слухи ходили разные, шептались, что стрелял некий обманутый муж, чью жену обесчестил упомянутый секретарь. Другая версия была: стрелял кто-то из самих властей, чтобы обвинить монахов и бывших людей, — покушались убить секретаря.
Арестовали человек тридцать — бывших купцов, бывших дворян, духовенство, а также моего друга Сергея Истомина. Собирались сколотить целый уголовный процесс. Но тогда еще не применяли разных жестоких методов допроса. Никто не сознавался в «преступлении». А Сергей Истомин, на вопрос следователя: 'Куда вы девали револьвер?' — ответил: 'Я бы не промазал, я бы попал'.
Следователь был немало удивлен. Этот столь необычный, ответ его убедил в невиновности подсудимого. Но Сергей сказал, что он монархист, получил минус шесть и выбрал Тверь.
Впоследствии Пешкова с негодованием говорила моему отцу, что семнадцатилетний юноша — и мнит себя крайне правым.
Так и не удалось устроить процесс: все обвиняемые либо получили минус шесть, либо были сосланы в дальние и не в очень дальние края.
4
Брат Владимир продолжал с большим успехом усердно иллюстрировать журналы и книги. Он очень любил помогать другим — кого-то устраивать, рекомендовать. Ходили к нему молодые художники, очень робкие, приехавшие из провинции, он вел их по редакциям, и они через него начинали получать заказы и в конце концов становились на ноги. Таких облагодетельствованных им юношей было не менее пяти.
Мария Александровна — тетя Марица Кристи — Глебова однажды привела к нему худенького и высокого мальчика, своего четвертого сына — Федю Глебова. С помощью Владимира он стал художником- иллюстратором, потом талантливым пейзажистом. Он умер в 1984 году.
Внук известного земского деятеля и друга моего деда Дмитрия Николаевича Шипова — юноша Петя Шипов принес показать Владимиру свои рисунки и тоже стал иллюстратором. Но недолго ему довелось работать — его посадили, через несколько месяцев выпустили совсем больным, и он умер от туберкулеза горла.
Естественно, что Владимир решил помочь и мне, официально числящемуся безработным. Но сперва он подверг меня тяжкому испытанию.
В Москву из дальней Монголии прибыл известный путешественник, открывший в пустыне Гоби мертвый город Хара-Хото — Петр Константинович Козлов. Он передал в журнал 'Всемирный следопыт' свой очерк об этом путешествии. Заведующий редакцией Владимир Алексеевич Попов заказал моему брату этот очерк иллюстрировать, притом сверхсрочно.
У Владимира сразу возникло несколько вопросов к Козлову, а тот куда-то пропал. Владимир сказал мне:
— Докажи, что ты не бездельник. К вечеру найди Козлова.
Он посоветовал его искать в квартирах по флигелям старого здания университета, где жили тогда многие профессора.
Провожая меня, мать сказала:
— Не осрамись. Найди во что бы то ни стало.
И я понял, что должен в лепешку разбиться, а Козлова найти, хотя задача отыскать человека, в Москве не прописанного, являлась труднейшей.
Должно быть, вид у меня был очень жалкий, когда я звонил подряд во все профессорские квартиры. Не сами маститые ученые, а их жены выходили в прихожие и принимали во мне живейшее участие. Они мне советовали обратиться туда-то и туда-то, давали различные адреса. Я шагал по Москве, ездил зайцем в трамваях, и все безрезультатно. К вечеру, усталый и голодный, в полном отчаянье, я приплелся домой.
Оказалось, что искать Козлова не нужно: он сам пришел в редакцию 'Всемирного следопыта' как раз тогда, когда там был Владимир. Они встретились, и Владимир получил от него необходимые сведения для своих рисунков к очерку. Таким образом, можно было считать, что я испытание выдержал.
Владимир решил меня приспособить в качестве своего подмастерья. Иллюстрируя очерки, связанные с путешествиями, он постоянно сталкивался с необходимостью чертить карты. Одно дело создавать рисунки с человечками, со зверями, с пейзажами, с пароходами. А рыться в атласах, аккуратно чертить контуры со многими названиями было ему скучно; и на такое дело он терял массу времени.
— Ты будешь чертить карты, а я тебе буду за них платить по три рубля за штуку, — сказал он мне.
Но в свое время в школе преподаватель черчения меня осрамил перед всем классом, и за меня
