мальчик. Крестили в Софийской церкви. Павел Яковлевич сам пригласил крестных: учителя Базилевича и соседку – жену другого преподавателя Титову. В метрическую книгу Волынской духовной консистории записали: Сергей. Так появился на белом свете Сережа Королев, толстенький, вихрастый крикун. Бабушка Мария Матвеевна смеялась:
– Шаляпин родился!
Скоро, вдоволь насмотревшись на внука, счастливая бабушка уехала в Нежин. Мария Николаевна осталась опять одна.
Ее надежды не оправдались: ничего не изменилось в их семье после рождения Сережи, разве что Павел Яковлевич стал еще более подозрителен и ревнив. Она обрадовалась, когда он сообщил о своем намерении переехать в Киев. Как ни пугало ее переселение с грудным младенцем, но Киев все-таки ближе к своим...
В Киеве ждала их печальная весть: в Могилеве умер Яков Петрович, отец Павла Яковлевича. Семья Королевых была очень большая: 12 душ детей. К этому времени, однако, в живых осталось лишь шестеро: Александр, Павел, Мария, Иван, Надежда и Вера. И хотя старшим был Александр, после смерти Якова Петровича все сразу оглянулись на Павла, молча избрали его главою семейства, ждали его участливости. Александр и Иван, – оба тоже учителя, люди, как говорится, при деле, от забот этих сразу постарались отодвинуться. Что же делать? Нелегко прокормить на жалованье учителя словесности гимназии мадам Бейтель жену, сына, мать и двух сестренок. Он знал, что такое бедность. Только-только, казалось, начал выбиваться в люди, и вот... Снова, снова вяжут его по рукам и по ногам, снова вбивают в нищету...
После переезда могилевцев в Киев Павел Яковлевич снял две квартиры во флигелях на Тургеневской улице, принадлежащих Ольге Терентьевне Петрухиной. Домна Николаевна и близняшки – Надя и Вера – жили в трех комнатах на втором этаже одного флигеля. Семья Павла Яковлевича – в соседнем, на первом этаже.
Мать мужа, Домна Николаевна, любила невестку, много помогала ей, не отходила от маленького внука. Золовки-двойняшки, напротив, невзлюбили ее сразу, язвили, дразнили, ябедничали по любому поводу. Им было по 12 лет, – в эти годы девчонки превращаются иногда в маленьких злых ведьм.
Стоило Марии Матвеевне заехать из Нежина в гости к дочери, как они учиняли обыск в квартире: не оставила ли она где-нибудь золотой червонец. Бесконечный унизительный контроль над каждой статьей семейного бюджета, над любым визитом, разговором, любым шагом вне дома, все эти колкие мелочи, каждая – пустяк, а все вместе – это очень тяжко, делали жизнь Марии Николаевны невыносимой. В ней все более и более укреплялось желание оставить семью мужа, разом покончить со своею несвободою, начать новую, самостоятельную жизнь, пусть даже более трудную, но имеющую какой-то смысл для нее, какую-то перспективу, будущее светлое продолжение.
Павел Яковлевич день ото дня мрачнел и ожесточался. И понять его можно было: постоянная толчея в крохотной двухкомнатной квартирке, робкие намеки, что деньги опять кончаются, визг и драки сестер- двойняшек, плач сына, жена, сидящая с книгой в руках.
– Книга – это прекрасно! – желчно говорил он. – Но не лучше было бы погулять с ребенком?
– Но я только что пришла...
Он отворачивался, сдерживая вспышку беспричинного гнева, за которую потом самому же будет неловко.
– Ты совсем улыбаться разучился, – робко, словно извиняясь, сказала однажды Мария Николаевна мужу.
«Зачем я здесь? – думала она. – Почему я живу в этой семье? Что удерживает меня подле этого, в общем, чужого мне человека?»
Уже не раз заводила она разговор с Павлом Яковлевичем о Высших женских курсах. Он был категорически против. Мария Николаевна написала отцу. Старик Москаленко уже чувствовал, что со свадьбой Маруси они поторопились. Жаль было дочку. В письме из Нежина Мария Николаевна нашла 50 рублей – вступительный взнос на курсы. Отец писал, что будет платить за ее учебу. Между строк сквозило осуждение Павла Яковлевича.
Курсы только подлили масла в тлеющий огонь семейной распри. Семья разваливалась на глазах. Впрочем, развалилась она уже давно, просто не было у них смелости поверить в это.
Наконец она решилась. Сережу отнесла к знакомым, а сама уехала к сестре:
Нюша уже училась на курсах. Через два дня из Лодзи приехал брат Юрий и отвез Сережу к деду, в Нежин. Павел Яковлевич был вне себя. Подал заявление в Нежинский суд, чтобы немедля отдали ему сына. Суд отказал. Пришел мириться. Просил, умолял, вдруг срывался на крик. Однажды вбежал к ней совершенно вне себя, с белыми глазами, грозил, требовал, чтобы она вернулась.
– Пойми и запомни, – сказала она тихо, почти ласково, – я никогда не вернусь. Она почувствовала себя необыкновенно счастливой. Это был самый светлый ее день после свадьбы...
Маленький черноглазый мальчик сидел на ступеньках дедовского дома и улыбался солнечным зайчикам, прыгнувшим из весенних луж на уже сухое и теплое дерево крыльца. Он улыбался, он не знал, что у него уже нет отца.
Жизнь Павла Яковлевича после развода как-то скомкалась, – очевидно, он любил мать Сережи. Через некоторое время он женился на молоденькой Машеньке Кваша – подруге своей сестры. Обе они работали счетоводами-статистиками в управлении Юго-Западной железной дороги.
Знающие семью Королева тех лет отмечают строгий, резкий характер Павла Яковлевича. Улыбался редко. Много нервно курил. С женой был ровно сух, называл по имени-отчеству: Мария Харитоновна. В 1925 году у них родился сын Николай. Работал тогда Павел Яковлевич преподавателем русского языка на Всеукраинских политехнических курсах для инвалидов. Вскоре он тяжело заболел. Лечился, но безуспешно. Умер П.Я. Королев 10 ноября 1929 года от туберкулеза горла и похоронен в Киеве на Лукьяновском кладбище.
Рассказывали, что перед смертью он писал Сергею, – хотел увидеть взрослого сына, но Мария Николаевна, сохранившая на всю жизнь стойкую неприязнь к первому мужу, не передала сыну этого письма. Так ли, не так, узнать теперь вряд ли возможно: участников этой грустной истории давно уже нет в живых. Известно только, что в 1929 году в Киев Сергей Павлович не ездил. И, наверное, в сердце его была и всю жизнь тихо болела маленькая ранка, которая не заживает у сыновей, не помнивших отцов.
Сводный брат Сергея Павловича, о существовании которого он не знал, окончил в Киеве семилетку, а когда началась война, учился в ремонтно-механическом техникуме. Вскоре после оккупации немцами Киева в сентябре 1941 года его вывезли на работу в Германию.
Мария Харитоновна поехала вместе с сыном, устроилась судомойкой на заводе, где работал Николай. После покушения на Гитлера в июле 1944 года, когда по всей Германии катилась волна диких репрессий, Николай Павлович Королев был расстрелян за саботаж. А Мария Харитоновна после войны вернулась на родину. Она умерла в Киеве в 1962 году.
Когда маленький Сережа готовился поступать в приготовительный класс, он написал сочинение «Дедушка». Совсем коротенькое: «Дедушка мой был давний охотник. Жил он в своем доме. Там был огромный двор и большой сад. Двор весь зарос травой. Около ворот была собака». Все. Вот в этом доме, на траве этого двора и прошло его одинокое, странное детство.
Единственный маленький человечек в большом доме, он был и его повелителем, и его рабом. Его любили все: дед и бабка, дядьки и тетки, и приказчик деда-парень лет восемнадцати, который по дому числился за дворника, и Варвара – правая рука бабки по всем хозяйственным делам, и сестры ее: кухарка Анюта и горничная Ксеня, и молоденькая учительница женской гимназии Лидия Маврикиевна, и старушка Гринфельд – ее мать, которые квартировали у Москаленко. Все его любили, но он был обделен родительской любовью как раз тогда, когда она нужнее всего человеку. Он был всегда опрятно одет, всегда сыт, всегда одинок, и почти всегда грустен. Все ухаживали за ним, и в то же время никому до него не было дела. Больше всего любил он залезать на высокую крышу погреба слева от вечно замкнутой калитки и следить глазами, как по улице к базарной площади медленно тянутся запряженные ленивыми волами подводы. Его никогда не пускали за калитку – таков был приказ Марии Николаевны: она боялась, что Павел Яковлевич в ярости своей может выкрасть Сережу. Мальчик не знал, как живут люди за забором. Нет, знал кое-что. Знал, например, что за одним забором жила богатая семья Рыжковых, там не было детей, там всегда было тихо. За другим забором помещалась гостиница «Ливадия», там вечная суета, движение, но там
