мгновенно перед ней вместо тучных пастбищ мистера Бэлидайса, где женской душе можно пастись сколько угодно, предстало, увы, нечто иное - образ маленькой натурщицы. Сесилия не вспоминала о ней по меньше мере целый час: с того момента, когда Стивн передал ей свой разговор с Хилери, она только и делала, что думала, правда, не столько о самой девушке, сколько обо всем том, что было с нею связано; она устала от этих мыслей. В том, что сказал Хилери, стыдливая и робкая душа Сесилии почуяла что-то зловещее, совсем на него не похожее. Неужели между ним и Бианкой действительно произойдет полный разрыв или, еще хуже того, безобразный скандал? Сесилия, знавшая сестру, быть может, лучше, чем кто бы то ни было, со школьных дней помнила, как бушевала Бианка, когда считала, что ее обидели, помнила и наступавшие затем! длительные полосы мрачной задумчивости. Как ни старалась Сесилия убедить себя в том, что злосчастной истории с маленькой натурщицей придают слишком много значения, сейчас все это казалось ей более грозным, чем когда-либо. Это уже не зажженный фитиль, это горящая спичка возле поезда, груженного порохом. Маленькая натурщица, дитя народа, явившаяся неизвестно откуда... Господь ведает, какую роль предназначено сыграть этому юному, не такому уж красивому и даже неумному созданию, весь шарм которого заключен в странной, трогательной наивности! Быть может, то перст судьбы? Сесилия сидела неподвижно, вглядываясь в образ, так внезапно возникший перед нею: у этого жеребенка нет мудрой, степенной матери, некому приглядывать за ним, смотреть на него с тайным обожанием. Никто не оборачивается на его тоненький голосок, никто не следит озабоченно, как это крохотное существо качается на тонких дрожащих ножках, засыпая под жарким солнцем; никто не настораживает уши, не бьет копытом, когда к малышу приближается посторонний. Все эти мысли мелькнули у Сесилии и исчезли, слишком далекие и смутные, чтобы удержаться. Перевернув страницу, которую она так и не прочла, она испустила вздох. Тайми тоже вздохнула.
- Эти червяки безумно интересные, - сказала Тайми. - У нас сегодня будет кто-нибудь?
- Миссис Таллентс-Смолпис собиралась привести одного молодого человека, некоего синьора Поцци - Эгреджио Поцци, или что-то в этом роде. Она утверждает, что это пианист с большим будущим.
Лицо Сесилии приняло чуть насмешливое выражение. Что-то было у нее в крови - унаследованное, разумеется, от Карфэксов, что всегда тянуло ее засмеяться, когда при ней называли такие имена и упоминали о таких наклонностях.
Тайми подхватила свою книгу.
- Отлично, я отправляюсь к себе наверх, - заявила она. - Если будет что-нибудь интересное, можешь послать за мной.
Сладко потянувшись, она не торопясь повернулась в луче солнца, будто хотела в нем выкупаться. Затем с медленным, неслышным зевком вскинула подбородок так, что солнце залило ей все лицо. Ресницы ее легли на уже чуть загорелые щеки, губы полураскрылись, по всему телу пробежала дрожь. Каштановые волосы заблестели от поцелуев солнца.
'Будь та девушка вроде нее, я бы еще могла понять', - подумала Сесилия.
- О боже мой! - сказала вдруг Тайми. - Вот они уже идут.
Она помчалась к двери.
- Тайми, дорогая, - сказала ей Сесилия вполголоса, - уж если ты непременно хочешь уйти, передай, пожалуйста, папе, чтобы он зашел сюда.
Через минуту в комнате появилась миссис Таллентс-Смолпис, а за ней молодой человек с интересным бледным лицом и темными, коротко остриженными волосами.
Уделим минуту внимания не такому уж редкому случаю, когда юноше выпадает на долю мать- итальянка и отец по фамилии Поттс, пожелавший дать сыну имя Уильям). Будь юноша из 'низших классов', он мог бы безнаказанно вертеть шарманку и при этом зваться 'Биллом'; но, поскольку он происходил из класса буржуазии и с четырех лет играл Шопена, перед друзьями его встала немаловажная проблема. Небеса вмешались, дабы разрешить ее, когда он был еще на пороге своей карьеры и только-только занес ногу, чтобы выйти на арену гладиаторов музыкального Лондона, где все уже приготовились опустить большой палец, вынося приговор отечественному Поттсу. Юноша получил письмо из тех краев, где родилась его мать. Письмо было адресовано 'Эгреджио Синьору Поцци' {Эгреджио синьор (итал. egregio signore) - высокоуважаемый синьор.}. Он был спасен. Потребовалось лишь поменять местами первые два слова, заменить два 'т' двумя 'ц' и сменить 'с' на 'и'. Теперь весь Лондон знал, что он новое светило.
Это был скромный, воспитанный молодой человек и в тот момент совершенная находка для миссис Таллентс-Смолпис, которая только тогда и была вполне счастлива, когда вела на веревочке какого-нибудь гения.
Сесилия занимала сразу обоих гостей с присущей ей полусочувствующей-полунасмешливой манерой, будто сомневаясь, действительно ли они рады видеть ее, а она их, как вдруг услышала пугающее имя:
- Мистер Пэрси!
'О боже!' - воскликнула она мысленно.
Мистер Пэрси - за окном урчал его 'Демайер А-прим' - подошел к хозяйке с обычной для него простотой и непринужденностью.
- Я решил дать немного пробежаться моему Демайеру, - сказал он. - Как поживает ваша сестра? - Заметив миссис Таллентс-Смолпис, он добавил: Здравствуйте! Мы с вами уже встречались.
- Да-да, - ответила миссис Таллентс-Смолпис, у которой засверкали глазки. - Мы с вами беседовали о неимущих классах, помните?
Мистер Пэрси, человек чувствительный, если удавалось пробить его кожу, бросил на миссис Таллентс-Смолпис подозрительный взгляд, говоривший: 'Не по душе мне эта дама. Что-то не очень нравятся мне ее улыбочки'.
- Как же, как же, - сказал он. - Вы еще мне о них рассказывали.
- О мистер Пэрси, вы слышали о них и до меня! Помните, вы тогда так и сказали.
Лицо мистера Пэрси передернулось, отчего стало казаться, будто оно состоит из одних челюстей. Этим движением был невольно продемонстрирован довольно устрашающий характер. Так иногда бульдоги, эти милые добродушные животные, неожиданно обнаруживают свою бульдожью хватку.
- Тема, признаться, унылая, - сказал он резко.
При этих словах Сесилия встрепенулась. Их произнес здоровый человек, который смотрит на коробочку с пилюлями и не собирается открывать ее. Почему она и Стивн не могут так же оставить коробочку закрытой?
В этот момент, к величайшему ее удивлению, вошел Стивн. Она посылала за ним, это правда, но никак не рассчитывала, что он придет.
Приход его и в самом деле нуждается в объяснении.
Чувствуя себя немного 'не в форме', как он выразился, Стивн не поехал в Ричмонд играть в гольф. Вместо этого он провел день в обществе своей трубки и коллекции древних монет - лучшей коллекции не было ни у кого, с кем ему приходилось встречаться. Мысли его чаще, чем ему того хотелось, уходили в сторону от древних монет - к Хилери и той девушке. С самого начала Стивн считал, что эта задача по плечу скорее ему, чем бедняге Хилери. Поэтому, когда Тайми просунула голову в дверь его кабинета и сказала: 'Папа, миссис Таллентс-Смолпис!', - он сперва было подумал: 'Ох, надоедная особа...', - но тут же решил: 'А впрочем, пойду. Посмотрим, нельзя ли извлечь из нее что-нибудь полезное'.
Чтобы понять отношение Стивна к женщине, принимающей столь деятельное участие в различных общественных начинаниях, следует вспомнить одно обстоятельство: принадлежа к многочисленному разряду людей, слишком, к несчастью, культурных, чтобы, подобно мистеру Пэрси, просто отмахнуться от всех 'унылых' тем или отрицать необходимость начинаний, ставящих своей целью сделать эти темы не столь унылыми, он все же не участвовал ни в каком из этих начинаний из страха, что это может показаться неуместным. Кроме того, он органически не доверял ничему слишком женственному, а миссис Таллентс- Смолпис была, несомненно, весьма женственна. Ее достоинство заключалось, по его мнению, в приверженности к Обществам. Пока человечество действовало через посредство Обществ, Стивн, знавший силу правил и протоколов, не опасался, что дело пойдет слишком быстро.
Он подсел к миссис Таллентс-Смолпис и навел разговор на ее любимое детище - 'Огонек надежды для девушек в затруднительном положении'.
Испытующе глядя ему в лицо своими черными глазками, так похожими на пчелок, собирающих мед со всех цветов без разбора, миссис Таллентс-Смолпис сказала:
