- За то, что проколол ей руку штыком, - ответил юнец и выпустил через ноздри роскошный длинный завиток табачного дыма.
- Какой ужас! - воскликнула Тайми,
Мартин смотрел на молодого человека все так же невозмутимо.
- Ты куришь страшную дрянь, - сказал он. - Попробуй моих. Я тебе покажу, как надо скручивать. Сэкономишь шиллинг и три пенса на фунте табаку и не будешь отравлять себе легкие.
Достав кисет, он скрутил папироску. Бледнолицый паренек вяло подмигнул Тайми, которая, наморщив нос, делала вид, что находится где-то далеко.
Поднимаясь по узкой лестнице, где пахло краской, стиркой и копченой селедкой, Тайми сказала:
- Вот видишь, все это не так просто, как ты воображал. Я не хочу идти дальше, я не хочу ее видеть. Я подожду тебя здесь.
Она остановилась воозле открытой двери в опустевшую комнату маленькой натурщицы. Мартин поднялся на следующий этаж.
В комнате с окнами на фасад стояла возле кровати миссис Хьюз, держа на руках ребенка. Вид у нее был испуганный и растерянный. Осмотрев раненую руку и заявив, что это всего лишь царапина, Мартин долго не спускал глаз с младенца. Крохотные ножки его как будто вдавились в тело, матери, глаза были закрыты, ручонки плотно прижаты к материнской груди. Пока миссис Хьюз излагала Мартину свою историю, тот стоял, все не отрывая глаз от младенца. По выражению лица молодого человека нельзя было определить, о чем он думает, но время от времени он двигал челюстями, словно мучаясь зубной болью. И правда, если судить по виду миссис Хьюз и ее ребенка, предписания молодого врача действия не оказали. Он наконец отвернулся от дрожащей, измученной женщины и подошел к окну. На подоконнике стояли два бледных гиацинта, их аромат проникал сквозь все запахи комнаты. Очень странно выглядели здесь эти два близнеца, заморенные дети света и воздуха.
- Их прежде не было, - сказал Мартин.
- Я принесла их снизу, - ответила миссис Хьюз едва слышно. - Мне стало жалко бедные цветочки, бросили их на погибель.
По ее горькому тону Мартин понял, что цветы стояли в комнате маленькой натурщицы.
- Выставьте их наружу, здесь они жить не будут, - сказал он. - Кроме того, их надо полить. Где у вас блюдца?
Миссис Хьюз посадила ребенка на кровать и, подойдя к посудному шкафу, где хранились все боги домашнего очага, достала два старых грязных блюдца. Мартин приподнял горшки с цветами, и вдруг из одного туго свернутого желтого цветка вылезла маленькая гусеница. Она вытянула кверху свое прозрачное зеленое тельце, отыскивая новое убежище. Крохотное извивающееся созданье, как чудо и тайна жизни, как будто насмехалось над молодым врачом, который смотрел на него, подняв брови: руки его были заняты, он не мог снять гусеницу с растения.
- Она явилась сюда из деревни. Там для нее нашлось бы сколько угодно мужчин, - сказала швея.
Мартин поставил цветы на окно и обернулся к ней.
- Послушайте, что толку плакать над пролитым молоком? Вам надо приняться за дело, подыскать себе работу.
- Да, сэр.
- И не говорите таким унылым тоном. Вы должны держаться бодро, понимаете?
- Да, сэр.
- Вам надо что-нибудь тонизирующее. Вот, возьмите полкроны, купите дюжину портера и выпивайте по бутылке в день.
И опять миссис Хьюз ответила:
- Да, сэр.
- А теперь относительно малыша.
Ребенок сидел с закрытыми глазками совершенно неподвижно там, где его посадили, в ногах кровати. Серое личико уткнулось в груду тряпок, в которые он был завернут.
- Неразговорчивый джентльмен, - пробормотал Мартин.
- Он никогда не плачет.
- Ну, хоть это хорошо. Когда вы его в последний раз кормили?
Миссис Хьюз ответила не сразу.
- Вчера вечером, около половины седьмого.
- Что?
- Он спал всю ночь. Ну а сегодня я, конечно, была сама не своя, и молоко пропало. Я давала ему молока в бутылочке, но он не берет.
Мартин наклонился к ребенку и дотронулся пальцем до его подбородка. Потом, нагнувшись еще ниже, отвернул веко маленького глаза.
- Ребенок умер, - сказал он.
Услышав слово 'умер', миссис Хьюз схватила ребенка и прижала к груди. Держа его сникшую головку у самого своего лица, она молча качала его. Эта безнадежная немая борьба с вечным молчанием длилась целых пять минут женщина ощупывала младенца, пыталась согреть его своим дыханием. Потом села на кровать, низко склонившись над мертвым ребенком, и застонала...
То был единственный звук, который вырвался у нее, а потом в комнате стало совершенно тихо. Тишину нарушили шаги на скрипучей лестнице. Мартин, все это время стоявший сгорбившись у кровати, разогнул спину и пошел к двери.
На пороге стоял его дед и позади него Тайми.
- Она выехала из своей комнаты, - сказал мистер Стоун. - Куда она уехала?
Поняв, что старик говорит о маленькой натурщице, Мартин приложил палец к губам и, указывая на миссис Хьюз, шепнул:
- У этой женщины только что умер ребенок.
На лице мистера Стоуна как-то странно вдруг пропали все краски - он собирал свои далекие мысли. Он прошел мимо Мартина к миссис Хьюз.
Он долго стоял, пристально глядя на младенца и на темноволосую голову в отчаянии склонившейся над ним матери. Наконец он произнес:
- Бедная женщина. Но он успокоился.
Миссис Хьюз подняла голову, увидела перед собой старое лицо с запавшими щеками, увидела жидкие седые волосы и сказала:
- Он умер, сэр.
Мистер Стоун протянул слабую, испещренную венами руку и дотронулся до ножек ребенка.
- Он летит, он повсюду, он почти у самого солнца, о маленький брат!
И, повернувшись, вышел из комнаты.
Тайми шла за ним следом, когда он на цыпочках спускался с лестницы, которая при этом скрипела, казалось, еще громче. По щекам ее катились слезы.
Мартин сидел рядом с матерью и ее ребенком в тесной комнате, где царила тишина и где, как заблудившийся призрак, носился слабый запах гиацинтов.
ГЛАВА XXVII
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ СТИВНА
Выходя на улицу, мистер Стоун и Тайми опять прошли мимо высокого бледнолицего паренька. Он уже выбросил самодельную папиросу, решив, что в ней недостаточно селитры и она плохо тянет, и снова курил такую, какая больше годилась для его легких. Он кинул на проходивших все тот же нагловатый мутный взгляд.
Мистер Стоун, не сознавая, по-видимому, куда идет, шагал, вперив взор в пространство. Время от
