лошади бежали свободно и размеренно. Мистер Трефри и Гарц переглянулись.
XVII
Мистер Трефри сказал, усмехнувшись:
- Чуть на тот свет не отправились, а? Вы правите? Нет? Жаль! Я на этом деле почти все кости переломал... что может быть лучше!
И они впервые почувствовали что-то вроде взаимного восхищения. Вскоре мистер Трефри снова заговорил:
- Послушайте, мистер Гарц, моя племянница еще совсем девочка и ничего не знает о жизни! А что вы собираетесь дать ей? Себя? Этого, конечно, недостаточно; не забывайте... через полгода после свадьбы все мы становимся на один лад... эгоистами! Не говоря уж об этом вашем анархическом! заговоре! Вы ей не подходите ни по происхождению, ни по образу жизни, ни по чему... риск слишком велик... а она... - Его рука опустилась на колено молодого человека. - Видите ли, я ее очень люблю.
- Если бы вы были на моем месте, - спросил Гарц, - вы бы отказались от нее?
Мистер Трефри тяжело вздохнул.
- Бог знает!
- Не я один учился на медные гроши, добиваются же люди успеха. У тех, кто верит в себя, неудач не бывает. Ну, а если ей и придется немного победствовать? Так ли уж это страшно? Настоящая любовь от испытаний только прочнее становится.
Мистер Трефри вздохнул.
- Смело сказано, сэр! Но, простите меня, я слишком стар, чтобы понимать подобные слова, когда они касаются моей племянницы.
Он натянул вожжи и стал вглядываться в темноту.
- Теперь поедем потише; если наш след затеряется здесь, то тем лучше. Доминик! Погаси фонари. Эгей, красавицы!
Лошади шли шагом; пыль почти полностью заглушала топот их копыт. Мистер Трефри указал налево.
- До границы осталось еще миль тридцать пять. Они проехали мимо беленых домиков и деревенской церкви, возле которой, как часовые, выстроились кипарисы. В ручейке квакала лягушка, доносился тонкий аромат лимонов. Но кругом по-прежнему все было спокойно.
Теперь они ехали лесом, по обе стороны дороги росли высокие сосны, благоухавшие в темноте, и среди них, словно призраки, белели стволы берез.
Мистер Трефри бросил:
- Так вы не хотите отказаться от нее? Для меня очень важно, чтобы она была счастлива.
- Для вас! - сказал Гарц. - Для него! А я не в счет! Вы думаете, что ее счастье мне безразлично? По- вашему, моя любовь к ней - преступление?
- Почти, мистер Гарц... принимая во внимание...
- Принимая во внимание, что у меня нет денег! Вечно деньги и только деньги!
Это глумливое замечание мистер Трефри оставил без ответа и стал понукать лошадей.
- Моя племянница родилась в богатой семье и получила светское воспитание, - сказал он наконец. - Скажите же: какое положение вы ей можете дать?
- Если она выйдет за меня замуж, - сказал Гарц, - она будет жить так, как живу я. Вы думаете, я заурядный...
Мистер Трефри покачал головой.
- Отвечайте на мой вопрос, молодой человек. Но художник не ответил, и наступило молчание. Легкий ветерок, шелест листвы, плавное движение экипажа, напоенный сосновым запахом воздух усыпили Гарца. Когда он проснулся, все было по-прежнему, только добавился беспокойный храп мистера Трефри; брошенные вожжи болтались; вглядевшись, Гарц увидел, что Доминик ведет лошадей под уздцы. Гарц присоединился к нему, и они вместе побрели в гору все выше и Выше. Деревья окутало дымкой, звезды потускнели, стало холоднее. Мистер Трефри проснулся и закашлялся. Словно в каком-то нескончаемом страшном сне слышались приглушенные звуки, всплывали силуэты, продолжалось бесконечное движение, начатое и продолжавшееся во тьме. И вдруг наступил день. Приветствуемый лошадиным фырканьем, над хаосом теней и линий забрезжил бледный, перламутровый свет. Звезды поблекли, и рассвет раскаленным зигзагом пробежал по кромке горных вершин, огибая островки облаков. С озера, клочком дыма свернувшегося в лощине, донесся крик водяной птицы. Закуковала кукушка, у самого экипажа вспорхнул жаворонок. И лошади и люди стояли неподвижно, упиваясь воздухом, омытым росой и снегом, трепещущим и пронизанным журчанием воды и шелестом листьев.
Ночь сыграла злую шутку с мистером Николасом Трефри; шляпа его стала серой от пыли, щеки побурели, а под глазами, в которых было страдальческое выражение, появились большие мешки.
- Сделаем привал, - сказал он, - и дадим бедным лошадкам покушать. Не принесете ли воды, мистер Гарц? Брезентовое ведро привязано сзади. Самому мне это сегодня не под силу. Скажите моему лентяю, пусть пошевеливается.
Гарц увидел, как он стащил сапог и вытянул ногу на сиденье.
- Вам нельзя ехать дальше, - сказал Гарц, - вы нездоровы...
- Нездоров? - откликнулся мистер Трефри. - Ни чуточки!
Гарц поглядел на него, потом подхватил ведро и пошел искать воду. Когда он вернулся, лошади уже ели из брезентовой кормушки, подвешенной к дышлу; они потянулись к ведру, отталкивая друг друга мордами.
Прекратилось полыхание на востоке, но верхушки лиственниц еще окружал трепетный ореол, а горные пики горели янтарем. И вдалеке повсюду виднелись узенькие полоски речек, полоски снега, полоски влажной зелени, блестевшие, как осенняя паутина.
- Дайте-ка я обопрусь на вашу руку, мистер Гарц, - позвал мистер Трефри. - Хочется немного размяться. Когда ноги не держат, это не так-то приятно, а?
Поставив ногу на землю, он застонал и сдавил плечо молодого человека, как тисками. Немного погодя он опустился на камень.
- 'Теперь все прошло!' - как говорила Крис, когда была маленькой; ну и характерец же у нее был - падает на пол, брыкается, визжит! Но и успокоить легко было. 'Поцелуй! Возьми на ручки! Покажи картинки!' Просто удивительно, как Крис любила смотреть картинки! - Мистер Трефри взглянул на Гарца с подозрением, а потом приложился к фляге. - Что бы сказал доктор? Виски в четыре утра! Что ж! Слава богу, что врачи не всегда с нами.
Он сидел на камне, прижав одну руку к боку и запрокидывая флягу другой. - весь серый с головы до ног.
Гарц опустился на соседний камень. Он еще не окреп после болезни, и его тоже доконали волнение и усталость. Голова закружилась, он помнил только, как деревья зашагали к нему, потом от него, все желтые до самых корней; все крутом казалось желтым>, даже собственные ноги. Напротив кто-то подпрыгивал, серый медведь... в шляпе... мистер Трефри! Он закричал 'Э-эй!', и серая фигура упала и исчезла...
Когда Гарц пришел в себя, чья-то рука лила ему в рот виски, а на лбу лежала мокрая тряпка; храпение и стук копыт показались ему знакомыми. Рядом неясно вырисовывался силуэт мистера Трефри, который курил сигару и бормотал: 'Это подлость, Пауль... скажу тебе откровенно!' Потом словно кто-то отдернул занавес и все стало отчетливо видно. Экипаж катил между домами с почерневшими крышами разной высоты, мимо ворот, из которых выходили козы и коровы с колокольчиками на шеях. Черноглазые мальчишки, а иной раз и сонные мужчины, сжимавшие в зубах длинные вишневые чубуки трубок, сторонились, давая им дорогу, и долго смотрели вслед.
Мистер Трефри, по-видимому, почувствовал себя лучше; словно рассерженный старый пес, он поглядывал по сторонам. 'Моя кость, - казалось, говорил он. - Пусть только кто-нибудь попробует отнять ее!'
