они подошли к двум большим тополям, которые, как часовые, стояли у начала усыпанной гравием и обсаженной сиреневыми кустами дорожки, ведущей к бледно-розовому дому с зелеными ставнями, крытому зеленоватым шифером. Над дверью виднелась выцветшая красная надпись: 'Вилла Рубейн'.
- А эта тропинка ведет на конюшню, - сказала Грета, указывая на дорожку у забора, где грелось на солнцепеке несколько голубей. - Дядя Ник держит там своих лошадей: Княгиню и Кукушку. Имена их начинаются с 'К' в честь Кристиан. Они очень красивые. Дядя Ник говорит, что на них можно ездить до второго пришествия и они совершенно не устанут. Поклонитесь и скажите 'доброе утро' нашему дому! Гарц поклонился.
- Папа говорит, что все гости должны так делать, и я думаю, это приносит счастье.
В дверях она оглянулась на Гарца и исчезла в доме.
На пороге появился толстый, коренастый румяный человек с жесткими, зачесанными назад волосами, короткой рыжеватой густой, разделенной надвое бородой и темными пенсне на толстом носу.
- А ну, девочки мои, - сказал он грубовато-добродушным голосом, поцелуйте меня быстренько! Как сегодняшнее утречко? Хорошо прогулялись, hein {А? (франц.).}?
Послышались торопливые поцелуи.
- Ха, фрейлейн, хорошо! - Он увидел Гарца, стоявшего в дверях. - Und der Herr {А этот господин? (нем.).}?
Мисс Нейлор поспешно все объяснила.
- Отлично! Художник! Kommen Sie herein {Входите (нем.).}, очень рад. Будете завтракать? Я тоже... да, да, девочки мои... я тоже буду завтракать с вами. У меня волчий аппетит.
К этому времени Гарц успел его рассмотреть: толстяк средних лет и среднего роста, в просторной полотняной куртке, белоснежной накрахмаленной рубашке, перепоясанной голубым шелковым шарфом, - он производил впечатление человека чрезвычайно чистоплотного. Держался он с видом светского льва, и от него веяло тончайшим ароматом отличных сигар и лучших парикмахерских эссенций.
Комната, в которую они вошли, была длинная и довольно скудно обставленная; на стене висела огромная карта, а под ней стояли два глобуса на изогнутых, подставках, напоминавшие надутых лягушек на задних лапках. В углу стояло небольшое пианино, рядом - письменный стол, заваленный книгами и бумагами; этот уголок, принадлежавший Кристиан, был какими-то инородным в комнате, где все отличалось сверхъестественной аккуратностью. Обеденный стол был накрыт для завтрака, сквозь распахнутые двери лился нагретый солнцем воздух.
Завтрак проходил очень весело; за столом герр Пауль фон Моравиа всегда бывал в ударе. Слова извергались из него потоком. Беседуя с Гарцем об искусстве, он как бы давал понять: 'Мы не мним себя знатоками - pas si bete {Мы не так глупы (франц.).} - но тоже кое в чем разбираемся, que diable! {Черт побери! (франц.).} Он порекомендовал Гарцу табачную лавку, где торгуют 'недурными сигарами'. Поглотив овсяную кашу и съев омлет, он перегнулся через стол и влепил Грете звонкий поцелуй, пробормотав при этом: 'Поцелуй меня быстренько!' - выражение, которое он в незапамятные времена подцепил в каком-то лондонском мюзик-холле и считал весьма chic {Высший шик (франц.).}. Расспросив дочерей об их планах, он дал овсянки терьеру, который презрительно отверг ее.
- А ведь наш гость, - вдруг сказал он, взглянув на мисс Нейлор, - даже не знает наших имен!
Маленькая гувернантка торопливо представила их друг другу.
- Отлично! - сказал герр Пауль, выпячивая губы. - Вот мы и познакомились! - И, взбив кверху кончики усов, он потащил Гарца в другую комнату, изобиловавшую подставками для трубок, фотографиями танцовщиц, плевательницами, французскими романами и газетами, а также креслами, которые были пропитаны табачным дымом.
Семейство, обитавшее на вилле Рубейн, действительно отличалось пестротой и носило весьма любопытный характер. Посредине обоих этажей проходили коридоры, и таким образом вилла делилась на четыре части, и в каждой из них жили разные люди. И вот как это получилось.
Когда умер старый Николас Трефри, его имение, находившееся на границе с Корнуэллом, было продано, а вырученные деньги поделены между тремя оставшимися в живых детьми: Николасом, самым старшим, совладельцем известной чайной фирмы 'Форсайт и Трефри'; Констанс, вышедшей замуж за человека по имени Диси; и Маргарет, помолвленной незадолго до смерти отца с помощником местного священника Джоном Девореллом, который затем получил приход. Они поженились, и у них родилась девочка, названная Кристиан. Вскоре после ее рождения священник получил наследство и тут же умер, оставив его жене без всяких обязательств. Прошло три года, и, когда девочке минуло шесть лет, миссис Деворелл, еще молодая и хорошенькая, переехала жить в Лондон к брату Николасу. И там она познакомилась с Паулем фон Моравицем - последним отпрыском старинного чешского рода, жившего в течение многих сотен лет на доходы с имений, которые находились неподалеку от Будвейсса. Пауль остался сиротой в возрасте десяти лет, не получив в наследство ни единого акра родовых земель. Зато он унаследовал уверенность, что потомок древнего рода фон Моравицев имеет право на все земные блага. Позже его savoir faire {Здесь - жизненный опыт (франц.).} научил его посмеиваться над такой уверенностью, но где-то в глубине души она его не покидала. Отсутствие земли не привело к серьезным последствиям, так как мать его, дочь венского банкира, оставила ему приличное состояние. Фон Моравицу приличествовало служить только в кавалерии, но, не приспособленный к тяготам солдатской жизни, он вскоре оставил службу; ходили слухи, что у него были разногласия с полковым командиром из-за качества пищи, которой пришлось довольствоваться во время каких-то маневров, но другие утверждали, что он подал в отставку, потому что не мог подобрать коня себе по ногам, которые были, надо признаться, весьма толстыми.
У него была восхитительная тяга к удовольствиям, и жизнь светского бездельника вполне устраивала его. Он вел веселый, легкомысленный и дорогостоящий образ жизни в Вене, Париже, Лондоне. Он любил только эти города и хвастался, что в любом из них чувствует себя, как дома. В нем сочетались бьющая через край энергия и изощренность вкуса, но эти качества пригодились ему только на то, чтобы стать великим знатоком женщин, табаков и вин; а самое главное, он обладал отличнейшим пищеварением. Ему было тридцать лет, когда он встретил миссис Деворелл. И она вышла за него замуж, потому что он не был похож на тех мужчин, которые ее окружали. Никогда еще не сочетались браком столь разные люди. Пауля, завсегдатая кулис, привлекли в ней наивность, спокойствие, душевная ясность и несомненное целомудрие; он уже промотал более половины своего состояния, и то обстоятельство, что у нее были деньги, тоже, очевидно, не было упущено из виду. Но как бы там ни было, он привязался к жене и, будучи человеком мягкосердечным, стал привыкать к тихим семейным радостям.
Через год после свадьбы у них родилась Грета. Однако тяга к 'свободе' отнюдь не умерла в Пауле; он стал игроком. Никто особенно не препятствовал ему проигрывать остаток своего состояния. Но когда он принялся за состояние своей жены, это, естественно, оказалось более сложным. Впрочем, в ее капитале образовалась уже порядочная брешь, прежде чем вмешался Николас Трефри и заставил сестру перевести то, что уцелело, на имя дочерей, обеспечив себя и Пауля пожизненной рентой. Денежный источник иссяк, и добряк бросил карты. Но тяга к 'свободе' по-прежнему жила в его душе; он стал пить. Он никогда не напивался до потери сознания, но и редко бывал трезв. Жену его очень расстраивала эта новая страсть; ее и без того слабое здоровье было вскоре совсем подорвано. Врачи отправили ее в Тироль. Пребывание там пошло ей на пользу, и семья поселилась в Боцене. На следующий год, когда Грете только исполнилось десять лет, мать ее умерла. Пауль тяжело переживал этот удар. Он бросил пить, стал заядлым курильщиком и домоседом. Он был привязан к обеим девочкам, но совсем не понимал их; Грета, родная дочь, была его любимицей. Они продолжали жить на вилле Рубейн; она была дешевой и просторной. Пауль стал сам вести хозяйство, и денег постоянно не хватало.
К этому времени вернулась в Англию сестра его жены миссис Диси, муж которой скончался на Востоке. Пауль предложил ей поселиться у них на вилле. У нее были свои комнаты, собственная прислуга; такое положение дел вполне устраивало Пауля - это давало значительную экономию, и в доме всегда был человек, чтобы присматривать за девочками. По правде говоря, он опять стал ощущать тягу к 'свободе'; приятно было время от времени улизнуть в Вену или хотя бы поиграть в пикет в местном клубе, украшением которого он был, словом, немного 'проветриться'. Нельзя же горевать всю жизнь... даже если это была не женщина, а ангел; тем более что пищеварение у него осталось таким же превосходным, как прежде.
Четвертую часть виллы занимал Николас Трефри, который никак не мог привыкнуть к тому, что ему
