– Нет, сэр.
– Тогда принимайтесь за дело. Что у вас со статьей Гребс?
– Ничего.
– Не понимаю.
Таггарт почувствовал, что мышцы его напряглись.
– Дело в том, что я не могу написать ее.
– Что за чушь?… Пройдет любая белиберда, нужен только соответствующий колорит.
Таггарт судорожно глотнул воздух.
– В том-то и дело… Ведь это значит вести с публикой нечестную игру, сэр.
Таггарту показалось, что шеф начал угрожающе увеличиваться в размерах.
– Я не понимаю вас, Таггарт.
Таггарт выпалил неожиданно для себя:
– Я не желаю больше писать всякую ерунду за других, сэр» если это только не хроника или информация.
Шеф побагровел.
– Я плачу вам за определенную работу. Если не желаете выполнять указаний, мы можем обойтись без ваших услуг. Что с вами случилось, Таггарт?
Таггарт криво усмехнулся:
– Что-то вроде приступа угрызений совести, сэр. Ведь речь идет о коммерческой честности, не так ли?
Шеф откинулся назад на вращающемся кресле и добрых двадцать секунд внимательно разглядывал Таггарта.
– Понятно, – произнес он наконец ледяным тоном, – меня еще никогда так не оскорбляли. Вы свободны. Прощайте!
Таггарт положил бумаги на стол и, тяжело ступая, направился к двери. На пороге он обернулся:
– Очень сожалею, сэр, но я не могу иначе.
Шеф слегка наклонил голову, и Таггарт вышел.
В течение трех месяцев он наслаждался свободой. Журналисты нигде не требовались. К тому же имя его не пользовалось известностью. Гордость и излишняя щепетильность не позволяли ему обратиться в Объединенное журнальное издательство за рекомендацией. Он даже не решался объяснить, почему его «вышибли». Не говорить же, что из-за более высоких моральных правил, чем у его товарищей – журналистов. Два месяца Таггарт прожил вполне сносно, но последние две-три недели довели его до нищеты, и всё-таки чем больше он размышлял, тем сильнее чувствовал, что он прав, и тем меньше было желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Лояльность по отношению к бывшему шефу, которого он оскорбил своим осуждением, боязнь прослыть глупцом, а главное, опасение, как бы его не обвинили в хвастовстве, заставляли его молчать. Когда его спрашивали, почему он бросил работу в Объединенном журнальном издательстве, он отвечал: «Разногласия по принципиальному вопросу» – и отказывался от дальнейших объяснений. Сложилось общее мнение – Таггарт просто чудит. И хотя никто в Объединенном журнальном издательстве не знал, почему он исчез, Каунтер рассказывал, что тот перед уходом обругал Джорджи Гребс и отказался писать за него статью. Статью написал кто-то другой. Таггарт читал это «произведение» с раздражением. Оно было явно неудачным. Неумелая подделка всё же причиняла боль тому, кто успешно занимался Этим в течение долгого времени, не испытывая угрызений совести. А когда появилась статья за подписью сэра Кейна, которую он, конечно, не писал, Таггарт вслух выругался. Она была так же похожа на статью, которую он написал бы за сэра К. Кейна, как его собственные стоптанные башмаки на изящные туфли шефа, чуть ли не каждый день разные. Таггарт с тяжелым чувством прочитывал передовые статьи бывшего шефа, останавливаясь на многочисленных стилистических погрешностях, которыми снабжал их новый… а впрочем, какое ему дело, кто теперь за него писал. Когда Таггарт читал «Маяк», на его открытом, розовощеком, обычно оживленном лице появлялось горькое выражение и он принимался теребить свои жесткие непослушные волосы. Таггарт обладал твердым характером и ни разу не назвал себя дураком за все неприятности, которые ему пришлось испытать, хотя день ото дня в нем росла уверенность, что бунтовал он напрасно.
Таггарт задумчиво сидел, прислонившись к изгороди и слушая пение птиц. Странные существа – люди! Чертовски легковерны и доверчивы! А разве он сам был другой все эти годы? Сила ярлыка – вот что поражало его сейчас. Стоит прилепить ярлык приличия, и всё будет прилично! Да!… А всё же лимон останется кислым, как его ни назови. Совесть!… Вот в чем дело!
