понадобятся.
— Вы очень добры, спасибо, — ответила женщина.
В голосе у нее не было иронии, и управляющий, заметив это, только крякнул и отправился звать помощников.
Как ни старайся, но даже в деревнях, где дома так разбросаны, что непонятно, есть ли тут вообще деревня, нельзя ничего сделать украдкой: домашний скарб Трайста вытаскивали из дому и складывали в фургон не больше часа, а на дороге против дома уже собралась кучка зрителей. Первым явился старый Гонт — в одиночестве, потому что Уилмет уже уехала в Лондон к мистеру Каскоту, а Том Гонт был на работе. Старик не раз видел на своем веку, как выселяют людей, и сейчас молча наблюдал за всей процедурой с чуть заметной глумливой усмешкой. Вскоре у его ног закопошились четверо детей, таких маленьких, что их еще не принимали в школу, а еще минута — прибежали матери, разыскивая свое потомство, и тут тишине наступил конец. К ним присоединились двое батраков, шедших на работу, каменотес и еще две женщины. И вот через эту толпу прошли маленькая мама и Кэрстин, торопясь к наспех опустошаемому дому. Управляющий стоял возле ветхой кровати Трайста, не скупясь на советы двум своим помощникам, которые разбирали ее на части. Он знал по опыту, что болтовня притупляет в нем всякие неприятные чувства, но сразу онемел, увидев на узкой лестнице Кэрстин. За что такая напасть? В крохотной клетушке, где он почти доставал до потолка головой, столкнуться лицом к лицу с такой женщиной! И вечером, рассказывая жене, он так и сказал: «За что такая напасть?» Он раз видел, как у дикой утки отбирали птенцов — вертела шеей, как змея, и глаза вот такие же страшные, черные! Да когда норовистая кобыла старается тебя укусить, вид у нее и то куда добрее! «Так она там и стояла. Думаешь, она меня отругала? Ни-ни! Понимаешь, слишком она для этого воспитанная. Только все на меня смотрит, а потом говорит: „А, это вы, мистер Симмонс! Как же вы за это взялись?“ — а руку положила на голову девчонки. „Приказ есть приказ, сударыня!“ Что еще мне было сказать? „Да, — говорит она, — приказ есть приказ, только незачем его выполнять“. „Что касается до этого, сударыня, — говорю я (понимаешь, она ведь настоящая леди, от этого никуда не уйдешь), — я человек рабочий, такой же, как этот Трайст, и должен зарабатывать себе на хлеб“. „Надсмотрщики над рабами тоже так говорят, мистер Симмонс“. „В каждой должности, — говорю я, — есть свои темные стороны. И тут ничего не попишешь“. „Так всегда будет, — отвечает она, пока работники будут соглашаться выполнять грязную работу за своих хозяев“. „Хотел бы знать, — говорю, — что со мной будет, если я начну привередничать? Нашему брату выбирать не приходится, что дают, то и бери“. „Ну вот, — говорит она. — Мистер Фриленд и я пока забираем Трайста вместе с детьми к себе“. Сердечные они люди, много для крестьян делают, только, конечно, по-своему. И при всем при том она ведьма. А стояла там в дверях загляденье! Порода, она всегда себя покажет, это уж как пить дать. Главное сказала — и конец, ни тебе брани, ни воркотни. И девчонку с собой увела. А я стою как оплеванный, да еще работу доделывать надо, а народ на улице все злее становится. Они, конечно, помалкивают, но ты бы видела, как смотрят!» Управляющий прервал рассказ и злобно уставился на навозную муху, которая ползла по стеклу. Вытянув указательный и большой пальцы, он схватил муху и бросил ее в очаг. «А тут еще сам Трайст явился, как раз когда я кончал. Мне его прямо жалко стало: приходит человек, а все его пожитки на улицу повытаскивали. А он-то косая сажень в плечах. „Ах ты, так тебя перетак! говорит. — Если б я дома был, дал бы я вам тут хозяйничать!“ И я уже жду, что он меня кулачищем… „Послушай, Трайст, — говорю я, — сам знаешь, я-то здесь ни при чем“. „Да, — говорит он, — знаю. Они за это — так их! поплатятся“. Грубиян, да что с него и спрашивать! „Да, — говорит он, — пусть поостерегутся, я им еще отплачу!“ „Но-но! — говорю. — Сам знаешь, для кого законы писаны. А я для тебя тут стараюсь, помочь хочу, вещи в фургон ношу; все уж готово — можно ехать“. А он на меня смотрит — странные у него глаза: блуждают, — нехорошие глаза, будто под хмельком человек, — и говорит: „Я тут двадцать лет жил. Тут моя жена умерла“. И разом смолк, словно язык у него отнялся. Но глаз, однако, с нас не спускает, пока мы все там не кончили. Очень мне не понравилось, что он на нас так смотрит. Он что- нибудь натворит, помяни мое слово». Управляющий снова замолчал и словно застыл, а его лицо, желтое до того, что даже белки пожелтели, казалось, одеревенело.
— Он к этому дому привязан, — внезапно сказал он, — или ему что-то в голову вбили про его права; много сейчас таких смутьянов развелось. Только кто же обрадуется, если все его добро на улицу выбросят, зевакам на потеху! Я бы сам за это спасибо не сказал.
И с этими глубоко прочувствованными словами управляющий раздвинул желтые, как дубленая кожа, большой и указательный пальцы и схватил еще одну муху…
Пока управляющий рассказывал жене о событиях дня, выселенный Трайст сидел на краю кровати в одной из комнат первого этажа в домике Тода. Он снял тяжелые сапоги и засунул ноги в толстых, грязных носках в войлочные домашние туфли Тода. Сидел он не шевелясь, будто его оглушили ударом по лбу, и в голове у него медленно ворочались тяжелые мысли: «Они меня выгнали… Я им ничего не сделал, а они меня выгнали из дому. Будь они прокляты, — выбросили меня из дому!..»
В саду сидел озадаченный, серьезный Тод, а вокруг него собрались трое маленьких Трайстов. У калитки стаяла освещенная лучами заката Кэрстин и дожидалась своих детей, вызванных телеграммой; ее фигура в синем платье своей неподвижностью напоминала правоверного, который слушает зов муэдзина.
Глава XIX
«В четверг, рано утром, в имении сэра Джералда Маллоринга в Вустершире возник пожар, уничтоживший несколько стогов сена и пустой хлев. Есть серьезные подозрения, что пожар — дело рук злоумышленников, но пока еще никто не арестован. Власти предполагают, что это происшествие имеет связь с недавними событиями такого же рода в восточных графствах».
Эту заметку Стенли прочел за завтраком в своей любимой газете. За ней следовала небольшая редакционная статья:
«Возможно, что пожар в поместье сэра Джералда Маллоринга в Вустершире является тревожным признаком аграрных волнений. Мы будем с беспокойством следить за тем, какие это будет иметь последствия. Но одно не подлежит сомнению: если власти будут потворствовать поджигателям или другим злоумышленникам, покушающимся на имущество землевладельцев, нам надо расстаться с надеждой хоть как-нибудь улучшить долю фермера-арендатора…». И так далее.
Если бы, прочтя газету, Стенли встал и зашагал по комнате, его можно было бы извинить — хотя он знал характер и настроение детей Тода хуже, чем Феликс, он все же знал их достаточно, чтобы встревожиться, — но ведь Стенли был англичанином! То, что он продолжал есть ветчину и сказал Кларе: «Еще полчашки!» — безусловно, доказывало, что он обладает тем загадочным свойством, которое зовется флегмой и позволяет его родине мирно прозябать в болоте.
Стенли был человек неглупый — недаром он постиг секрет доходного производства плугов (но только на экспорт) — и часто раздумывал над важной проблемой английской флегмы. Люди говорили, будто Англия вырождается, становится истеричной, слабонервной, теряет связь с землей и все прочее. По его мнению, все это была ерунда.
— Посмотрите, как толстеют шоферы! — говорил он. — Посмотрите на Палату Общин и на дородность высших классов!
Если в стране и увеличилось число низкорослых, крикливых рабочих и социалистов, суфражисток и грошовых листков, если у нас стало больше всяких профессоров и длинноволосых художников, тем лучше для остального населения Англии! Вес, который теряет все это худосочное отребье, приобретают люди солидные. Страна, может быть, и страдает от бюрократии и вредного направления мыслей, но настоящая английская порода не меняется. Джон Буль остался таким, как был, несмотря на усы. Сбрейте эти усы и прилепите маленькие бакенбарды, и вы получите столько Джонов булей, сколько вашей душе угодно! Никаких социальных потрясений не произойдет, пока климат Англии останется прежним! Произнеся этот простой афоризм и разразившись коротким утробным смешком, Стенли переходил на более важные темы. В его убеждении, что дождь наверняка погасит любой пожар — дайте только ему время, — было даже нечто величественное. И в особом углу он держал особый сосуд, который точно показывал ему, сколько дюймов осадков выпало за день; время от времени он писал в свою газету письма о том, что такое количество
