Недда стиснула руки:
— Да-да! Конечно!
И у Феликса не хватило мужества сказать вслух то, что он подумал: «Я, правда, не верю, что он нам сможет помочь!» Но хотя, трезво рассуждая, дело обстояло именно так, все же было приятно пойти к человеку, который мог разобраться во всей этой неразберихе, ничего не приукрашивая.
— И на всякий случай все-таки телеграфируем Диреку.
Они тут же отправились на почту, где Феликс составил такую телеграмму:
«Совершенно неуместное благородство, на которое не имеете права, ждите нашего приезда. Феликс Фриленд».
Дав прочесть это Недде, он сунул бланк в окошечко, чувствуя себя очень неловко, ибо употребил слово «благородство».
По дороге к метро он крепко держал ее под руку — для того ли, чтобы вселить в нее храбрость, или, наоборот, стараясь набраться храбрости от нее, — трудно сказать, но он всем сердцем ощущал ее тревогу. Они добрались до Уайтхолла, почти не обменявшись ни словом, написали на визитной карточке «срочно» и уже через десять минут проникли к Джону.
Джон принял их, стоя в высокой белой комнате, где пахло табаком и бумагой; вся обстановка ее состояла из пяти зеленых стульев, стола и бюро с огромным количеством отделений и ящичков, за которым он, очевидно, работал. Феликс, сразу замечавший все, что касалось его дочери, увидел, с каким трепетом она поздоровалась с дядей и как сразу растаяла ледяная неподвижность его лица. Когда они с Неддой уселись на зеленые стулья, а Джон — у своего бюро, Феликс молча отдал ему письмо Дирека. Джон прочел его и поглядел на Недду. Потом вынул из кармана трубку, которую, видимо, набил еще до их прихода, закурил и еще раз перечитал письмо.
— Он тут ни при чем? — спросил он, прямо глядя на Недду. — Честное слово?
— Ни при чем, дядя Джон. Ему только кажется, что своими разговорами о несправедливости он толкнул Трайста на этот поступок.
Джон кивнул: лицо девушки убедило его в том, что она говорит правду.
— Есть доказательства?
— Трайст мне сам сказал в тюрьме, что виноват он. Он мне признался, что на него вдруг что-то нашло, когда он увидел сено.
Они помолчали.
— Хорошо! — сказал наконец Джон. — Мы с тобой и отцом поедем туда и поговорим с полицией.
Недда с мольбой подняла руки и чуть слышно спросила:
— Дядя! Папа! А я имею на это право? Ведь он говорит, что это вопрос чести… Не получится, что я его предаю?
Феликс не смог ей ответить, но обрадовался, когда на это решился Джон:
— Бесчестно обманывать закон.
— Конечно, но Дирек мне доверяет, иначе он не написал бы этого письма.
Джон спокойно объяснил ей:
— Мне кажется, что твой долг ясен, моя дорогая. Полиции надо решить, обращать ли ей внимание на это ложное признание. Скрывать от них в данных условиях, что признание это ложное, с нашей стороны просто неправильно. И к тому же, по-моему, глупо.
Как было тяжко Феликсу наблюдать убийственную борьбу, которая шла в сердце дочери — в сердце, которое раньше, а может, и теперь казалось ему неотделимым от его собственного; видеть, как отчаянно она нуждается в его помощи, не решаясь принять решение, — и не оказать ей этой помощи и бояться сказать правду даже самому себе! Недда сидела, молча глядя в пространство, и только крепко сжатые руки и легкая дрожь губ показывали, как ей трудно.
— Я не могу этого сделать, не повидав его. Мне необходимо сначала поговорить с ним, дядя!
Джон встал и подошел к окну; его тоже взволновало выражение ее лица.
— Постарайся понять, чем ты при этом рискуешь. Если Дирек пошел в полицию и признался, а они ему поверили, он не из тех, кто возьмет свои слова обратно. Если он не позволит тебе сказать правду, ты потеряешь возможность действовать. Гораздо лучше, если сначала поговорим с ним мы с твоим отцом. — Тут Феликсу послышалось, что брат пробормотал: «Будь он проклят!»
Недда поднялась.
— Ну, тогда давайте поедем сейчас, хорошо, дядя?
Джон с таким чувством приподнял голову Недды и поцеловал ее в лоб, что Феликс был даже растроган.
— Хорошо, — сказал он. — Поедем сейчас.
Они молча доехали на такси до вокзала Пэддингтон, раздумывая о том трагическом повороте, который приняло это дело, начавшееся с такого пустяка.
Феликс испытывал глубокое сострадание к дочери, однако им все больше овладевала растерянность, страх потерять самоуважение, который охватывает даже философов, если кому-нибудь из их близких грозит громкий скандал. Он был зол на Дирека, на Кэрстин и даже на Тода за то, что тот сложа руки смотрел на возмутительное воспитание своих детей, которое привело к такой катастрофе! Борьба с несправедливостью, сочувствие чужим страданиям, рыцарство? Да! Но нельзя же, чтобы все это било по его дочери, по всей семье и, в конце концов, по нему самому! Они поставлены в невыносимое положение! Феликс тут же решил, что удастся им или нет спасти Дирека от его донкихотской выходки, Недду он все равно не получит! И ему сразу же стало трудно встречаться взглядом с дочерью.
Они заняли пустое купе и, рассевшись по углам, машинально развернули вечерние газеты. Ведь что бы с человеком ни случилось, он все равно должен прочесть газету! Без этого жизнь станет совсем уж невыносимой! Феликс купил газету мистера Каскота и долго ее листал, не соображая, что там написано, как вдруг ему в глаза бросилось следующее сообщение:
«Трагическая смерть заключенного! Вчера, во второй половине дня, в городе Вустере, человек по фамилии Трайст, приговоренный за поджог к трем годам тюрьмы, напал на конвоиров, сопровождавших его из суда обратно в тюрьму, и попытался бежать. Спасаясь от погони, он кинулся прямо в поток машин на мостовой и попал под автомобиль, двигавшийся с довольно большой скоростью. Несчастный получил удар по голове и умер тут же на месте. Причины такого отчаянного поступка остались невыясненными. Известно только, что Трайст страдал эпилепсией. Предполагают, что у него начинался припадок».
Феликс замер, прикрывая желтоватыми листами газеты лицо и не зная, как ему быть. Что это за собой повлечет? Что будет? Теперь, когда Трайст мертв, донкихотский поступок Дирека теряет всякий смысл. Но, может быть, он уже «признался»? Из газетной заметки следует, что самоубийство произошло сразу же после суда, до того, как юноша написал письмо Недде. Не может быть, чтобы он до сих пор об этом не знал и не отказался от своего безумного замысла! Феликс нагнулся вперед, тронул Джона за колено и передал ему газету. Джон прочел заметку и вернул газету; братья молча переглянулись. Потом Феликс еле заметно показал головой на дочь, и Джон кивнул. Перебравшись поближе к Недде, Феликс взял ее за руку.
— Прочитай вот это, детка.
Недда прочла, вскочила, потом опять упала на сиденье.
— Бедный, ах, бедный! — воскликнула она. — Что же это, папа! Ах, бедный!
Феликсу стало стыдно. Хотя смерть Трайста так для нее все упрощала, она чувствовала только жалость к этому бедняге. Он же, для кого все это значило куда меньше, испытывал только облегчение.
— Он говорил, что не вынесет тюрьмы; он мне тогда еще сказал! Но я не думала… Ах, несчастный! — И, спрятав лицо на плече отца, она разрыдалась.
У Феликса все внутри сжалось, он слышал, что и Джон тяжело дышит в своем углу. Не зная, как ее утешить, он молча гладил ее руку. Наконец она прошептала:
— Теперь уже Диреку некого спасать. Ах, папа, если бы ты видел этого беднягу в тюрьме!
Феликс только и нашелся сказать:
— Деточка, в тюрьмах сидят тысячи и тысячи несчастных…
После всех волнений наступила апатия, и остальные три часа они ехали молча. А поезд, громыхая,
