положение в обществе – отягчающее обстоятельство перед законом. В любом деле самое трудное – выбрать средний путь. Каждому хочется быть справедливым, да не каждому удаётся.
– Я всё думала, дядя, пока шла, какой смысл для вас, и Хьюберта, и папы, и дяди Эдриена, и для тысяч других честно выполнять свою работу, если отбросить хлеб с маслом, который вы получаете за неё?
– Спроси свою тётку, – ответил Хилери.
– Тётя Мэй, какой смысл?
– Не знаю, Динни. Меня воспитали так, чтобы я видела в этом смысл. Вот я и вижу. Выйди ты замуж и будь у тебя семья, ты не задавала бы таких вопросов.
– Я так и знала, что тётя Мэй уклонится от ответа. Ну, дядя?
– Я тоже не знаю, Динни. Мэй же сказала тебе: мы делаем то, что привыкли делать, – вот и все.
– Хьюберт пишет в дневнике, что уважение к людям есть в конечном счёте уважение к самому себе. Это правда?
– Сформулировано довольно примитивно. Я бы сказал иначе: мы настолько зависим друг от друга, что человек, заботясь о себе, не может не заботиться и о других.
– А стоят ли другие, чтобы мы о них заботились?
– Ты хочешь спросить, стоит ли вообще жить?
– Да.
– Через пятьсот тысяч лет (Эдриен утверждает – миллион) после появления человека население мира стало гораздо многочисленнее, чем раньше. Так вот, прими во внимание все бедствия и войны и подумай, продолжалась ли бы сознательная жизнь человека, если бы жить не стоило?
– Думаю, что нет, – задумчиво проговорила Динни. – Видимо, в Лондоне теряешь чувство пропорции.
В этот момент вошла горничная:
– К вам мистер Камерон, сэр.
– Ведите его сюда, Люси. Он поможет тебе обрести утраченное, Динни. Это ходячее воплощение любви к жизни: болел всеми болезнями на свете, включая тропическую лихорадку, участвовал в трёх войнах, дважды попадал в землетрясение и во всех частях света делал самую всевозможную работу. Сейчас сидит вообще без всякой, а у него вдобавок больное сердце.
Вошёл мистер Камерон, невысокий худощавый человек с яркими серыми глазами кельта, тёмной седеющей шевелюрой и чуть-чуть горбатым носом. Одна рука у него была забинтована, как будто он растянул связки.
– Хэлло, Камерон! – поздоровался, вставая, Хилери. – Опять воюете?
– Знаете, викарий, там, где я живу, есть парни, которые жутко обращаются с лошадьми. Вчера сцепился с одним: он лупил послушную лошадь, а бедняжка просто была перегружена… Не могу такого вытерпеть!
– Надеюсь, дали ему жару?
Глаза мистера Камерона сверкнули.
– Разбил ему нос всмятку и повредил себе руку. Я зашёл сказать, сэр, что получил работу в ризнице. Это не густо, но меня выручит.
– Чудно! Вот что. Камерон, мне очень жаль, но мы с миссис Черрел уходим на собрание. Оставайтесь, выпейте чашку кофе и поболтайте с моей племянницей. Расскажите ей о Бразилии.
Мистер Камерон взглянул на Динни. У него была обаятельная улыбка.
Следующий час пролетел быстро и принёс девушке облегчение.
Мистер Камерон был хороший рассказчик. По существу, он изложил ей свою биографию – начал с детства, проведённого в Австралии, перешёл к бурской войне, на которую уехал шестнадцати лет, и кончил мировой войной. Он всего навидался – кормил собой насекомых и микробов всего мира, имел дело с лошадьми, китайцами, кафрами и бразильцами, сломал себе ключицу и ногу, был отравлен газами и контужен, но сейчас, как он подробно объяснил, у него всё в порядке, только вот сердце пошаливает. Лицо его светилось каким-то внутренним светом, а речь доказывала, что он отнюдь не считает себя человеком из ряда вон выходящим. Камерон был самым лучшим противоядием, какое Динни могла принять в данную минуту, и она постаралась предельно затянуть беседу. Наконец он ушёл. Динни вскоре последовала за ним и, душевно освежённая, вступила в уличную толчею. Была половина четвёртого, и девушке предстояло убить ещё два с половиной часа. Динни отправилась в Риджент-парк. На деревьях почти не осталось листвы, в воздухе стоял запах костров, на которых её сжигали. Девушка шла через синеватый дымок, раздумывая о мистере Камероне и борясь с новым приступом уныния. Что за жизнь он прожил! И какой интерес сохранил к ней до сих пор! Она обогнула Большой пруд, озарённый последними лучами бледного солнца, выбралась на Мерилебон-род и вспомнила, что до появления в министерстве иностранных дел ей следовало бы куданибудь зайти и привести себя в порядок. Она выбрала магазин Хэрриджа и вошла. Была половина пятого, у прилавков кишела толпа. Она потолкалась в ней, купила новую пуховку, выпила чаю, привела себя в порядок и вышла. Оставалось ещё добрых полчаса, и Динни опять пошла пешком, хотя уже устала. Ровно без четверти шесть она вручила свою карточку швейцару министерства иностранных дел, и её провели в приёмную. Зеркал там не было, поэтому Динни вынула пудреницу и посмотрела на своё отражение в этом заляпанном кусочке стекла. Она показалась себе чересчур простенькой, и это ей не понравилось, хотя, в конце-то концов, она даже не увидит Уолтера – сядет в сторонке и опять будет ждать. Вечное ожидание!
– Мисс Черрел!
Бобби Феррар показался в дверях. Он выглядел как всегда. Ещё бы!
Ему ведь все безразлично. А с какой стати ему должно быть не безразлично?
Бобби похлопал себя по нагрудному карману:
