– Ваш роман протекал гладко, тётя Эм?
– У меня была хорошая фигура, – ответила тётка. – Может быть, чуть пышноватая, но в то время так полагалось. Лоренс был у меня первым.
– Серьёзно?
– Если не считать мальчиков из хора, нашего грума и двух-трёх офицеров. Там был ещё один капитан с чёрными усиками. Но когда тебе четырнадцать, это не имеет значения.
– Ваш роман протекал, наверно, вполне пристойно?
– Нет, твой дядя был очень страстный. Девяносто первый год. Тридцать лет не было дождя.
– Такого сильного?
– Нет, вообще никакого. Я только забыла, где. Телефон!
Динни подбежала к аппарату на секунду раньше дворецкого:
– Это меня, Блор. Благодарю.
Она схватила трубку дрожащей рукой:
– Да?.. Понятно… Благодарю, Стэк… Очень, очень признательна…
Блор, не вызовете ли такси?
Динни примчалась на такси в галерею, расположенную напротив дома
Дезерта, купила каталог, поднялась наверх и встала у окна. Здесь, под предлогом детального изучения экспоната N 35, который именовался 'Ритм', хотя, как показалось девушке, на то не было никаких оснований, она впилась глазами в подъезд на противоположной стороне улицы. После телефонного звонка прошло всего семь минут. Отец ещё не мог уйти. Однако вскоре она увидела, как он появился в дверях и вышел на улицу. Динни проводила его взглядом. Голова генерала была опущена, он несколько раз покачал ею. Лица не было видно, но девушка представляла себе, какое на нём сейчас выражение.
'Кусает усики, – подумала она. – Бедный, бедный!'
Как только генерал завернул за угол, Динни скатилась вниз по лестнице, перебежала улицу и взлетела на второй этаж. Остановилась у квартиры Уилфрида, протянула руку к звонку и помедлила. Затем позвонила.
– Я опоздала, Стэк?
– Генерал только что вышел, мисс.
– Вот как? Можно видеть мистера Дезерта? Не докладывайте.
– Слушаюсь, мисс, – ответил Стэк.
Приходилось ли ей когда-нибудь смотреть в столь же проницательные глаза?
Динни глубоко вздохнула и открыла дверь. Уилфрид стоял у камина, опираясь на него руками и опустив на них голову. Девушка подкралась к нему и замерла, ожидая, пока он ощутит её присутствие.
Внезапно он поднял голову и заметил её.
– Дорогой мой, прости, что мешаю, – извинилась Динни.
Подняв голову так, что шея обнажилась, и полураскрыв губы, она следила за внутренней борьбой, отражавшейся на его лице.
Уилфрид не выдержал и поцеловал её.
– Динни, твой отец…
– Знаю, я видела, как он выходил. 'Мистер Дезерт, я полагаю? Моя дочь уведомила меня о помолвке и о вашем… э-э… положении. Я явился в этой… э-э… связи. Представляете ли вы себе, что произойдёт, когда ваше э-э… поведение на Востоке получит… э-э… огласку? Моя дочь совершеннолетняя, она вправе поступать, как ей заблагорассудится, но все мы горячо любим её, и, я надеюсь, вы согласитесь, что в предвидении таких… э-э… неприятностей вам не подобает… э-э… претендовать сейчас на её руку'.
– Слово в слово.
– Что ты ответил?
– Что подумаю. Он совершенно прав.
– Он совершенно неправ. Я уже говорила тебе: 'Любовь, – которая боится препятствий, – не любовь'. Майкл считает, что ты не должен публиковать 'Барса'.
– Нет, должен. Мне нужно отвести душу. Когда тебя нет и я остаюсь один, я прямо схожу с ума.
– Знаю! Но, родной мой, те двое будут молчать. Может быть, это и не всплывёт? То, о чём долго не вспоминают, часто совсем забывается. Зачем лезть на рожон?
– Дело не в огласке. Во мне самом живёт проклятый страх, – я боюсь, не струсил ли я. Пусть всё будет известно. Тогда, трус я или не трус, я смогу высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни?
Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. 'Мой долг – чувствовать так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, – размышляла девушка. – Только таким путём я могу помочь ему и удержать его'.
– Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску, и наши головы будут 'в крови, но подняты высоко'. Что бы ни случилось, душу свою мы в жертву не принесём.
И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем, после долгого молчания,
