Джон Голсуорси
Через реку
I
Клер, которая возвращалась в Англию после полутора лет брака с сэром Джералдом Корвеном из министерства колоний, стояла на верхней палубе пакетбота Восточной линии, поднимавшегося по Темзе, и ждала, когда тот пришвартуется. Было десять утра, октябрь выдался погожий, но Клер, за время путешествия привыкшая к жаре, надела толстое пальто из твида. Лицо её казалось бледным, даже болезненно желтоватым, но ясные карие глаза были нетерпеливо устремлены на берег, слегка подкрашенные губы полураскрыты, и весь облик дышал обычной, присущей ей жизнерадостностью. Она долго стояла одна, потом услышала возглас:
– О, вот вы где!
Из-за шлюпки вышел молодой человек и встал рядом с ней. Не поворачивая головы, Клер уронила:
– Замечательный день! До чего, наверно, хорошо у нас дома!
– Я думал, вы хоть на сутки задержитесь в Лондоне. Мы могли бы вместе пообедать, а вечером пошли бы в театр. Неужели нельзя остаться?
– Милый юноша, меня встречают.
– Ужасно всё-таки, когда что-нибудь приходит к концу.
– Порой гораздо ужаснее, когда что-нибудь начинается.
Он пристально посмотрел на неё и неожиданно спросил:
– Вы понимаете. Клер, что я вас люблю?
Она кивнула:
– Да.
– А вы меня не любите?
– Я – человек без предрассудков.
– Почему… почему вы не можете загореться хоть на минуту!
– Тони, я же почтенная замужняя дама…
– Которая возвращается в Англию…
– Из-за цейлонского климата.
Он стукнул носком ботинка о борт:
– В самое-то лучшее время года? Я молчал, но я прекрасно знаю, что ваш… что Корвен…
Клер приподняла брови, он оборвал фразу, и оба стали смотреть на берег, все больше поглощавший их внимание.
Двое молодых людей, которые провели почти три недели на борту одного парохода, знают друг друга гораздо хуже, чем предполагают. Ничем не заполненные дни, когда останавливается все, кроме машин, воды, плещущей за бортом, и солнца, катящегося по небу, необычайно быстро сближают живущих бок о бок людей и вносят в их отношения своеобразную ленивую теплоту. Они понимают, что становятся предметом пересудов, но не обращают на это внимания: всё равно с парохода не сойдёшь, а заняться больше нечем. Они постоянно танцуют вдвоём, и покачивание корабля, пусть даже почти незаметное, благоприятствует дальнейшему сближению. Дней через десять они начинают жить общей жизнью, ещё более устойчивой, чем брак, если не считать того, что на ночь они всё-таки расстаются.
А затем судно неожиданно останавливается; они останавливаются вместе с ним, и у них – иногда у одного, а часто и у обоих – рождается ощущение, что они слишком поздно разобрались в своих чувствах. Тогда они приходят в возбуждение, лихорадочное, но не лишённое приятности, потому что наступил конец бездействию, и становятся похожими на сухопутных животных, которые побывали в море, а теперь возвращаются в родную стихию.
Первой заговорила Клер:
– Вы так и не объяснили, почему вас зовут Тони, хотя на самом деле А ваше имя Джеймс.
– Потому что потому. Клер, неужели с вами нельзя говорить серьёзно? Поймите, времени мало: проклятый пароход того и гляди причалит. Мне просто нестерпимо думать, что я больше не буду видеть вас каждый – день!
Клер быстро взглянула на него и снова уставилась на берег. 'Какое тонкое лицо!' – отметила она про себя. Лицо у Тони в самом деле было тонкое, удлинённое, смуглое, решительное, но смягчённое добродушием; глаза тёмно-серые и, пожалуй, слишком искренние; фигура стройная и подвижная.
Молодой человек завладел пуговицей её пальто:
– Вы ни словом не обмолвились о себе, но я все равно знаю, что вы несчастливы.
– Не люблю, когда люди распространяются о личных делах.
Он всунул ей в руку визитную карточку:
– Возьмите. Вы всегда найдёте меня через этот клуб.
Клер прочла:
Мистер Джеймс Бернард Крум.
