Всколыхнувший мир

привета.

Мать Чарлза умерла, когда ему было всего восемь лет. («Странно, я почти ничего не могу вспомнить о ней, кроме кровати, на которой она умерла, ее черного бархатного платья и ее рабочего столика какого-то необычайного устройства...»[2])

Четыре дочери помогали отцу вести дом и воспитывать своих двух своенравных братцев. {«Я был гуманным мальчиком, но этим я целиком обязан наставлению и примеру моих сестер...»)

Доктор Дарвин был, несомненно, хорошим знатоком человеческой природы, но в склонностях и характере родного сына почему-то разобраться не мог. Он отдал Чарлза в школу доктора Батлера, пользовавшуюся большой славой. Ее старинное здание напоминало средневековый замок или, пожалуй, даже дворец. И доктор Батлер был весьма уважаемым человеком. Он прославился тем, что еще в студенческие годы удостоился в Кембридже двух медалей за сочинение од в древнегреческом стиле.

Но его почетное заведение решительно не подходило для Чарлза Дарвина! В школе преподавали только жалкие основы географии и древней истории, отдавая предпочтение мертвым классическим языкам и сочинению на них звучных, но тоже совершенно чуждых живой жизни стихов. Полную же неспособность к изучению языков Дарвин считал одним из печальных своих недостатков.

Сочинение стихов тоже ему не удавалось, хотя мальчик и понимал красоту высокой поэзии. Устроившись в укромном уголке - в глубокой оконной амбразуре старинного здания школы, - он зачитывался историческими хрониками Шекспира или только что появившимися в печати новыми поэмами Байрона и Вальтера Скотта.

Как это он потом всегда делал, Дарвин решил восполнить свои недостатки достоинствами, тем, что ему удавалось, в данном случае неспособность к стихоплетству изобретательностью. У него была масса друзей. С их помощью он собрал богатую коллекцию стишков на самые различные темы и, ловко комбинируя их, получал неплохие отметки.

В школе добивались слепого послушания. При малейшей провинности пускали в ход розги. Кроме того, младшие ученики должны были прислуживать старшим и выполнять все их прихоти. «Новички дрожат и повинуются, характер их надламывается, веселость исчезает, - сетовал один из воспитанников такой школы, - нет в них расположения ни к учению, ни даже к игре».

Можно представить, каково было в таких условиях учиться маленькому Чарлзу с его страстной любовью к свободе и живым, открытым характером, привыкшему к совсем иным отношениям в своей дружной семье. («Ничего не могло оказать худшего влияния на развитие моего ума».)

Убедившись в этом, расстроенный отец, к счастью, забрал мальчика из школы, но своей вины и ошибки все-таки не признал, бросив ему горький упрек, запомнившийся Дарвину на всю жизнь. («Отец мой, добрейший в мире человек, память о котором мне бесконечно дорога, говоря это, был, вероятно, сердит на меня и не совсем справедлив...»)

Слышать такие попреки от любимого отца Чарлзу было особенно больно. Он ведь вовсе не ленился, старался изо всех сил. Действительно, увлекался собаками, охотой, но в свободное время. Разве он был виноват, что вопреки интересам и наклонностям его заставляли заниматься тем, к чему у него не лежала душа?

Призвание рано начало проявляться у Чарлза. Только окружающие, а под их влиянием и он сам, как- то не замечали этого или не принимали всерьез. Мальчик донимал взрослых расспросами о том, как называется каждое растение, встретившееся на пути, тащил в дом все, что находил, - раковины, камни, монеты. («Страсть к коллекционированию, приводящая человека к тому, что он становится настоящим натуралистом, ценителем произведений искусства или скупцом, была во мне очень сильной... Я был прирожденным натуралистом».)

Удивлял он всех своей не по годам странной привычкой гулять в одиночестве и о чем-то думать, морща лоб. Было это в таком раннем детстве, что Дарвин, к своему сожалению, потом никак не мог вспомнить, о чем же он так глубокомысленно размышлял. Однако раздумья эти захватывали мальчика так сильно, что, занятый ими, он однажды свалился со старинной крепостной стены, по которой в этот момент разгуливал. К счастью, стена уже от времени вросла в землю, высота ее ре превышала двух с половиной метров. Но все равно резкое возвращение с высот заоблачных мечтаний на грешную твердую землю было довольно ощутимым. («Тем не менее количество мыслей, успевших промелькнуть у меня в голове за время этого очень короткого, но внезапного и совершенно неожиданного падения, было изумительным, а это, по-видимому, несовместимо с доказанным, как мне кажется, физиологами положением о том, что для каждой мысли требуется вполне измеримый промежуток времени».)

Был маленький Чарлз и большим фантазером, сочинителем, но тоже с определенной тематикой. Возвращаясь с прогулки, он всех уверял, будто видел фазана или какую-нибудь другую редкую птицу. («Интерес к естественной истории! В детстве я нередко сочинял заведомый вздор и притом всегда только для того, чтобы вызвать удивление окружающих...»)

Одному приятелю он заявил, будто может выращивать цветы любой окраски. Для этого, дескать, достаточно их просто поливать не чистой водой, а жидкостями разного цвета... («Это была, конечно, чудовищная выдумка, я никогда не пытался даже сделать что-либо подобное... Событие это любопытно в том отношении, что, как оно показывает, в этом раннем возрасте меня, по-видимому, интересовала изменчивость растений!»)

Мальчик увлекался сбором коллекций и какими-то глубокими размышлениями - и в то же время порой всех удивлял своей наивностью и доверчивостью. («Помню, будучи еще очень маленьким мальчиком, я воровал яблоки в саду, чтобы снабжать ими нескольких мальчиков и молодых людей, живших в коттедже по соседству, но прежде чем отдать им краденые плоды, я хвастливо показывал им, как быстро я умею бегать, и, как это ни удивительно, я совершенно не понимал того, что изумление и восторг по поводу моей способности быстро бегать они выражали с той только целью, чтобы получить яблоки. Но я хорошо помню, в какое восхищение приводило меня их заявление, что они никогда не видели мальчика, способного так быстро бегать!»)

Чарлза любили разыгрывать приятели. Один из них однажды потряс его тем, что, зайдя с ним в кондитерскую, набрал самых вкусных пирожных - и не заплатил за них ни пенни!

- Почему с тебя не берут денег? - спросил Чарлз.

- Да разве ты не знаешь, что мой дядя завещал городу крупную сумму с условием, чтобы все торговцы отпускали все, что ни потребует от них тот, кто явится вот в этой старой дядиной шляпе, которая на мне? - сказал коварный приятель. - Только ее нужно при этом еще вот так повернуть на голове.

Чтобы окончательно ошеломить друга, он предложил зайти в другую лавку и проверить, как подействует чудесная шляпа.

Чарлз не сводил с приятеля глаз и хорошо запомнил, как тот, войдя в лавку, легким движением повернул на голове старую, затрепанную шляпу - и продавец тут же, без всякой платы, дал им и орехов и сладостей. Волшебная шляпа действовала безотказно!

И вот Чарлз сам попробовал воспользоваться шляпой, взяв ее на время у дружка по его великодушному предложению. Но волшебство почему-то не сработало. Рассвирепевший лавочник выскочил из-за прилавка, погнался за мальчиком - и Чарлзу пришлось спасаться бегством, бросив пирожные. А вероломный приятель встретил его на улице злорадным хохотом и, конечно, не преминул рассказать об этом случае всем.

Конечно, Чарлзу следовало бы догадаться, что семья лукавого дружка просто постоянно делает покупки в этих магазинах и, как принято, пользуется в них кредитом, а шляпа тут решительно ни при чем...

Наивность его проявлялась еще и в том, как слепо он в детстве верил в бога. Спеша куда-нибудь, Чарлз вполне серьезно, искренно молил господа, чтобы тот помог ему не опоздать. («Хорошо помню, что свой успех я приписывал молитвам, а не быстрому бегу, и изумлялся тому, как часто бог оказывает мне помощь».)

Впрочем, может, доверчивость и наивность и делали мальчика таким любознательным, заставляя всех донимать вопросами? И каждый раз, когда ему удавалось узнать что-нибудь новое, разобраться в каких-то