верить, эти неграмотные, забитые люди? Печальное явление, но понятное. Но когда такое в газетах пишут!..
Поднеся листок бумаги к близоруким глазам, он начал читать срывающимся от гнева и злости голосом:
— «Как жестоки русские власти и бездеятельны китайские! К черту тех и других!» Это заголовок у них такой хлесткий, а дальше: «Эпидемия на станции Маньчжурия уменьшается, и последнее время почти нет новых заболеваний. Тем не менее русские оцепили войсками почти все улицы и выгнали всех жителей, около трех тысяч, в вагоны, разместивши их по двадцать
Хмара-Борщевский отшвырнул листок и скрипнул зубами.
— Спасаешь людей, а они…
Я посмотрел на Заболотного. У него было такое выражение, словно он вдруг получил пощечину. Даниил Кириллович долго молчал, негромко покашливая, потом положил руку на плечо Хмаре- Борщевскому.
— Подлецов, торопящихся погреть руки на народной беде, везде хватает: и в России, и в Китае, и в Индии мы их видели. Это первые помощники чумы, помощники сифилиса, холеры, туберкулеза. Так что плюньте на них и расскажите-ка мне лучше, что делается в Харбине…
Мы проговорили в этой тесной комнате на станции Маньчжурия почти всю долгую зимнюю ночь напролет. А утром вместе с Хмарой-Борщевским отправились дальше, в Харбин.
На пустынном перроне, так же оцепленном солдатами, как и на станции Маньчжурия, нас встретил доктор Богуцкий, один из членов созданного в городе чрезвычайного Противочумного бюро. Он отвез нас в гостиницу, а часа через два заехал за нами с доктором Борщевским на двух пролетках, чтобы познакомить с положением в городе прямо на месте, а не по бумажкам, — так хотел Даниил Кириллович.
Город вырос лихорадочно-быстро за какие-то полтора десятка лет на унылой болотистой равнине по берегам мутной Сунгари. Его вызвала к жизни Китайско-Восточная дорога, и до сих пор он как бы и числился «при ней», КВЖД определяла весь ритм жизни Харбина. Санитарной части управления дороги пришлось принять на себя и всю организацию борьбы с эпидемией.
Харбин рос быстро, но без всякого плана.
В центре серыми скалами высились здания банков, торговых контор, гостиниц; богатые особняки прятались за ажурными решетками в глубине просторных дворов. Но даже здесь до сих пор, не было ни водопровода, ни канализации.
А на окраинах — кривые улочки, жалкие фанзы китайских рабочих, грязные базары, где даже среди бела дня под ногами людей шныряли крысы, подозрительные харчевни, опиекурильни, портовые притоны так называемой Пристани. Особенно грязен и заброшен был Фудзядян — китайское селение, разросшееся до размеров самостоятельного городка на окраине Харбина. Никто точно даже не знал, сколько людей живет в его трущобах: может, тридцать тысяч, а возможно, и вдвое больше. Люди то тысячами стекались сюда в надежде получить какую-нибудь работу, и тогда каждая фанза не только в городе, но и во всех ближних селениях битком набивалась постояльцами; то снова разбредались по всей стране в поисках тощего бедняцкого счастья.
Мы объехали в тот день весь Харбин. На многих улицах штабелями лежали трупы; их не успевали убирать.
Даниил Кириллович настоял, чтобы осмотрели несколько домов на выбор. Солдаты оцепляли фанзу. И каждый раз мы поражались, сколько в этой полуразвалине пряталось людей: уже заполнен весь двор, а люди, запахиваясь в рваные халаты и нередко ступая прямо по снегу босыми ногами, все вылезают и вылезают из каких-то неведомых щелей, поднимаются из погреба, слезают по шатким лесенкам с чердака.
— Да сколько же их там?! — воскликнул пораженный Заболотный.
И ведь каждый мог уже таить в себе невидимую «черную смерть»…
По дороге Богуцкий рассказывал Даниилу Кирилловичу, какие приняты меры для борьбы с эпидемией: весь город оцеплен солдатами карантинной стражи, разбит на восемь участков; за каждым из них закреплены постоянные врачи и фельдшеры. Устроены специальные обсервационные пункты, куда направляются все подозрительные на чуму. Если подозрение оправдается, заболевшего переводят в чумную больницу.
Чумной пункт располагался на четвертой версте от города, в бывших Московских казармах, остававшихся после русско-японской войны. Место было удобное, изолированное. На огромном дворе, обнесенном высоким забором, нашлись помещения и для лаборатории и для бани, прачечной, кухни, столовой. На трех железнодорожных ветках, заходивших во двор, разместились восемьдесят четыре вагона-теплушки, заменявших бараки для взятых под обсервационное наблюдение.
Ужасен был только барак, отведенный для чумных больных: земляные полы, нары вместо кроватей, ледяной ветер задувает в щели колючий снег. Нет ни умывальника, ни уборной. Во дворе под навесом грудой лежат трупы, запорошенные снегом.
— Это гнездо чумы надо немедленно сжечь! — заволновался Заболотный. — Не понимаю, как у вас язык поворачивается, господа, называть это больницей!..
На следующий день Даниил Кириллович выступил на заседании Противочумного бюро, попросив предварительно пригласить на него по возможности всех врачей, занятых на эпидемии. Он говорил так напористо и гневно, что осанистый генерал Хорват, управляющий дорогой, несколько раз тянулся к колокольчику, но потом, передумав, только нервно разглаживал роскошную бороду и позвякивал бесчисленными орденами.
Подробно рассмотрев те меры, которые уже были приняты для защиты города от «черной смерти», Заболотный предложил их существенно дополнить.
— Во-первых, мы должны так наладить медицинскую службу, чтобы держать под постоянным врачебным контролем здоровье всех жителей не только Харбина, но и ближайших селений, — говорил он, властно постукивая кулаком по столу, покрытому толстым зеленым сукном. — Опыт недавней эпидемии в Одессе показал, как важно возможно раньше выявить больного и отделить от здоровых. При легочной чуме лечебный эффект сыворотки очень невелик, поэтому своевременная изоляция больных остается основным средством пресечь дальнейшее распространение эпидемии. Во-вторых, решительная борьба с крысами…
Кроме других санитарных мер по дезинфекции одежды и жилищ, Даниил Кириллович повел речь о вещах, казалось бы, вовсе выходящих за пределы забот медицины:
— Немедленно улучшить жилищные условия беднейшего рабочего населения и устроить ночлежные дома и бесплатные столовые для безработных!
Среди городских чиновников и путейцев, собравшихся в зале, пошел легкий шум. Но Заболотный упрямо повторил:
— Да, да, господа! И бесплатные столовые! Напоминаю вам еще раз, что чума — болезнь прежде всего социальная. Она поражает в первую очередь беднейшие слои населения. Именно им мы и должны помочь.
Большие споры разгорелись в том, стоит ли закрывать на время эпидемии городские школы. Этого требовали многие перепуганные родители. Их поддерживали чиновники городского управления. Один из них встал и, сверкая золотой оправой очков, торжественно зачитал письмо, присланное, по его словам, «весьма почтенным отцом семейства»:
— «Ни для кого не секрет, как относится китайское население к чумной заразе и какие неудовлетворительные меры принимает оно, чтобы обезопасить себя от заражения. Казалось бы, не может быть и речи по поводу того, что дети китайцев, живущие в Фудзядяне, должны прекратить свои занятия в той школе, где вместе с ними обучается более двухсот детей европейцев, но на деле это оказывается не так, и они беспрепятственно продолжают посещать школу…»
Я посмотрел на Заболотного. Он слушал это гнусное письмо, проникнутое расистским «европейским» духом векового презрения к «азиатам», низко опустив голову, словно сам был в чем-то виноват. По лицу его
