Крокодил уже не вспоминал своей фразы: «Том, я догнал тебя...» Встреча не состоялась. И мысль о смерти сразу же вылетела из головы. Почти вслух он начал рассуждать, как два года назад лез с разбитой рукой на Мон-Женев. Пришлось оставить «поезд» — понимал, что на спуске не сможет держать руль как следует. А с альпийским серпантином шутки плохи. Тогда было легче — лидерскую майку нес другой. В конце концов разумность победила отчаяние — он все-таки сел в амбулаторию.
В палату вошла сестра.
— К вам хотела бы пройти жена. Сможете с ней поговорить? Доктор не возражает.
Роже не ответил. Ответа и не потребовалось — на пороге палаты уже стояла Мадлен, одетая в смешно топорщившийся белый халат. Она прошла к постели, села рядом с Крокодилом и уставилась на него своими большими карими глазами. Она не сказала ни слова — лишь крупные слезы текли по бледным щекам, скатывались на воротник халата.
«А ты не бойся сказать, что у тебя на сердце. Такие слова вспыхнут пламенем, у которого любящий сможет согреть озябшие руки...» — вспомнил Роже одно из любимых выражений Цинцы.
Роже внезапно стало нестерпимо клонить в сон. А может, в забытье... Лицо Мадлен поплыло перед глазами Крокодила вперемежку с огромным монреальским крестом, безмолвной толпой вдоль трассы, согбенной спиной Цинцы... Потом движение оборвалось, Крокодил увидел каменистый склон Венту, бесформенную глыбу, покрытую британским национальным флагом, и себя, идущего рядом с Хеленкой, женой Тома, — было так странно видеть себя со стороны. За ними по грубым каменным ступеням поднимались на голый, выжженный склон какие-то разряженные люди.
До Крокодила с трудом дошло, что он присутствует на открытии памятника Тому Тейлору. И это наполнило душу невероятной жалостью к Тому и Хеленке, идущей рядом. Но когда с седой глыбы гранита сдернули флаг, Роже с изумлением уставился на золотого крокодильчика, выбитого на полированной поверхности. Странная символика не поразила его.
«Боже! Да ведь я на открытии памятника самому себе!» — хотел крикнуть он. Но крика не получилось. Лишь что-то булькало в горле, Крокодил рванулся с подушки...
Роже очнулся и сел на постели. Ласковый ночник горел на тумбочке в углу. За полузашторенным окном светофорили краски ближайшей рекламы. И от игры этих красок стена палаты выглядела огромным полиэкраном дорогого кинотеатра. Роже пошевелился. Тело слушалось. Роже попытался вспомнить, о чем они говорили с Мадлен, но не смог. Одно было ясно — нужно продержаться в гонке еще один день. Продержаться во что бы то ни стало!..
XVI глава
ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
Утро прошло в спорах. Врачи выступали категорически против продолжения гонки, но Роже, сохранивший с первой до последней минуты спора трезвую уверенность и спокойствие, смог с помощью Оскара убедить медиков для начала отпустить его из госпиталя. То ли сон в удобной постели, то ли желание во что бы то ни стало закончить гонку подействовали благоприятно, Роже успешно прошел через все обследования, и ему разрешили покинуть палату.
По дороге в колледж, где ночевали команды, Роже почувствовал себя так, будто родился заново. Он жадно всматривался в мелькавшие за окном дома, веселые лужайки, суету больших черных птиц над вершинами деревьев. За спиной он слышал прерывистое, взволнованное дыхание Мадлен.
— Старик Вашон звонил раз пять. Очень беспокоился... — В словах Платнера Роже уловил плохо скрытую иронию.
— Боялся, аннулируют страховку? Катастрофа случилась потому, что на финише собралось гораздо больше ротозеев, чем положено, — сказал Крокодил, убежденный, что правильно понял Платнера.
— Когда работает тотализатор, никто не знает, сколько положено зрителей. Принцип: чем больше, тем лучше! — ушел от прямого ответа Платнер.
— Голландец хоть и сволочь, но что с ним? — спросил Роже.
— Хуже, чем с тобой, — ответила Мадлен. — У него перелом ключицы и сотрясение мозга.
— Господи, Мадлен, можно и без таких подробностей! — взорвался Оскар и, чтобы прекратить ненужный разговор, спросил: — А ты хорошо взвесил все, собираясь продолжать гонку? Этап хоть и один, но длинный...
— Локоть немножко болит... Царапины заживут — не первые и не последние. К сожалению...
— Боюсь другого, — перебил Оскар. — Не сказалось бы сотрясение на подъемах. Горки хоть и небольшие, да салажата ведь ошалело полезут в гору: стряхнуть Крокодила каждому лестно!
Роже пожал плечами.
— Всего не предусмотришь. Кто думал, что со мной случится такое, да еще на самой финишной черте? Пять секунд раньше — и не было бы никакой проблемы!
Странно, но даже предстоящая неминуемая встреча с Жаки его сейчас не волновала. Будто вчерашняя катастрофа списала все: и неприязнь к Жаки, и измену Мадлен, и действительно так затянувшийся роман с Цинцы. Нет, не списала, скорее сделала все это мелкой, несущественной суетой. Роже отчетливо представил себе, почему он так боялся смерти, боялся пойти за Томом, — несущественная суета была ему слишком дорога. Это вся его жизнь.
— Мы должны показаться главному врачу гонки. Без его разрешения не допустят на старт.
Оскар рассуждал деловито, для себя уже решив, что Крокодил пройдет этап, выиграет гонку и он, Оскар Платнер, тем самым выполнит свою святую менеджерскую миссию. А Роже думал о другом.
Если признаться честно, то сейчас Роже больше волновало, как встретят его гонщики. Нет, не свои, французские, а весь «поезд». В такую минуту непременно скажется настоящее отношение к нему не как к лидеру, а как к человеку. Столь странного желания еще не было в его долгой гоночной судьбе. Что это — проявление слабости или, наконец, некое философское прозрение? Роже не мог ответить себе на этот вопрос.
Командный «додж» уже влетел на широкий брусчатый двор колледжа, и сразу же десятки восторженных лиц окружили Роже. Он пожимал кому-то руки, кого-то благодарил, путая английские, французские, итальянские выражения. Его трогали, словно пытаясь убедиться, что он и впрямь живой, неуклюже, осторожно обнимали. И он счастливо щурился на солнце. Волна ласкового внимания подхватила на гребень и закачала, и он поплыл, забыв о том, что до старта осталось не больше часа.
Белое пятно медицинского халата заставило Крокодила вздрогнуть: главный врач смотрел на Роже, улыбаясь во весь рот.
— Ну-ка, ну-ка! Да ты совсем молодец! Если судить по блеску в глазах, то хоть сейчас запускай в «Тур де Франс»!
— Может, сторгуемся на допуске к последнему этапу нынешней гонки? — ответил Роже, глядя на Ричарда, не скрывавшего радости видеть Крокодила живым.
— Не исключено, что и сторгуемся... А ты твердо намерен идти последний этап?
— Конечно...
— Тогда следует срочно подать заявление комиссару и пройти медосмотр. Давай не будем терять время... Ладно, ладно! — Последние слова Ричард обратил уже к окружавшим гонщикам. — Вам еще представится возможность поболтать с Крокодилом на этапе. Если, конечно, мы его допустим.
Заключительная шуточка главного врача не очень понравилась Роже и несколько омрачила впечатление, произведенное искренней и горячей встречей.
Вместе с Ричардом Крокодил отправился в амбулаторную машину, разделся и лег на уже знакомый прохладный диван.
— Меня волнует состояние твоего сердца, — сказал Ричард, разматывая многочисленные провода датчиков электрокардиограммного аппарата.
— Вроде стучит, — попытался пошутить Роже.
— На диване и у мертвеца стучать будет. А вот там, в гонке... Кстати, кость не саднит?
— Горит немножко. Но боли не чувствую.
