море было событием необычным. Я посмотрел в бинокль, туда же, куда глядел с таким вниманием капитан, и тоже ничего не увидел, как и Волошин.
— Надо пойти узнать, что такое они там заметили, — озабоченно произнес Сергей Сергеевич, отбирая у меня бинокль. — Чует моё сердце, дело нечисто.
Он зашагал по палубе. Я поспешил за ним.
В общем-то, «посторонним» — а такими наш капитан Аркадий Платонович считал всех, кроме вахтенных, — на мостике появляться запрещалось. Проплававший по всем морям и океанам почти полвека, ой был человеком прекрасной души, деликатным, отзывчивым, Добрым, а на вид даже весьма добродушным полный, круглолицый, лысый, с ленивой походочкой вразвалку. Но ни малейших отступлений от морской дисциплины он не терпел и порядочек на «Богатыре» держал крепко — «как на крейсере», по лаконичному, но выразительному определению Володи Кушнеренко, в недавнем прошлом военного моряка.
Запрещалось, например, выбрасывать окурки за борт, играть на палубе в неположенные часы на гитарах и других инструментах, опаздывать в столовую и свистеть (это уже, видимо, дань морским суевериям: чтобы не накликать непогоду...). Запрещалось ходить по служебным помещениям без рубашек при любой жаре, а на баке появляться раздетыми до трусов. Спать полагалось только в каютах, а не выносить постели на палубы, дабы, как было сказано в капитанском приказе, судно не превратилось в плавучий табор.
Аркадий Платонович любит иногда выражаться нарочито старомодно и порой совершенно неожиданно, но всегда к месту, употребить какое-нибудь выражение чуть не из летописей. И боже упаси кого-нибудь нарушить один из его запретов, хотя голос капитан никогда не повышает.
Правда, нам с Волошиным постепенно удалось Аркадия Платоновича «приручить» и добиться для себя некоторого послабления, чтобы иногда заглядывать на мостик: Волошину — как начальнику одной из важнейших лабораторий, неоднократно выручавшему моряков хитроумными изобретениями, мне — как представителю прессы. Её наш бесстрашный капитан всё-таки в глубине души, видимо, побаивался (подозреваю, что какой-то журналист причинил ему однажды много хлопот, так что он зарекся связываться с нашим братом...).
Вошли мы в ходовую рубку тихонечко, стараясь держаться совсем незаметно. Но нас поначалу и так никто не заметил. Рулевой, окаменев в присутствии капитана, не отрывал глаз от компаса. А капитан и вахтенный штурман наблюдали за чем-то, что нам не удалось рассмотреть с палубы.
— Или они все перепились там и спят, или черт его знает что, — с непривычной неуверенностью в голосе проговорил капитан, не отрываясь от бинокля.
— Да, идут пунктиром, словно пьяные, — озабоченно подтвердил штурман. — И ведь не в дрейфе лежат, Аркадий Платонович, идут под парусом.
— Непонятно, — пробурчал капитан.
— Там вроде второе судно, Аркадий Платонович, — добавил секонд. — Видите, чуть подальше и праве градуса на три.
— Где? Это в глазах у тебя двоится. Хотя верно. Нет, но оно подальше мили на три и уходит, идет курсом сто двадцать.
Волошин тоже навел свой бинокль туда же, куда смотрел капитан.
— На вызов всё не отвечают? — спросил капитан, опуская на миг бинокль и мельком скользнув по нашим лицам озабоченным и сразу ещё больше помрачневшим взглядом.
Секонд взял телефонную трубку, спросил:
— Рация? Не удалось связаться? — Послушал и, положив трубку, доложил: — Нет, Аркадий Платонович, не отвечают. Да у них вряд ли и рация есть на борту. Я эти суденышки знаю. Вроде шхуна, только что у них с парусами творится, вы посмотрите, Аркадий Платонович, — добавил Володя. — Поставлен лишь один грот, даже грот-топсель1 не поднят, а передняя мачта вовсе голая. Циркачи, ей-богу.
Капитан ничего не ответил.
— Что случилось, Володя? — тихонько спросил я штурмана тронув за рукав.
— Суденышко какое-то болтается. Идет под парусом, а словно пьяное, такие вензеля выписывает, — так же тихо ответил он.
— Пятнадцать градусов право, — негромко и властно скомандовал капитан.
— Есть пятнадцать градусов право! — громко повторил рулевой, нажимая кнопки на пульте управления.
На таких больших современных судах, как «Богатырь», традиционных штурвалов давно нет и в помине. Их заменяют рулевые колонки с рычажками и кнопками.
Я слышал однажды, как рулевой, сменившись с вахты и помахивая растопыренными уставшими пальцами, сказал дружку:
— Ну, отыграл на пианино...
Очень точное, по-моему, сравнение.
Секонд тут же, глянув на большие часы, висевшие на переборке, сделал пометку в судовом журнале об изменении курса. Володя у нас аккуратист, сказывается военная выучка.
— Да, что-то с ними явно неладно, — сказал Волошин, не отрываясь от бинокля. — И на палубе никого нет.
— Подойдем, Аркадий Платонович? — спросил штурман.
— Придется.
Я осторожно потянул Волошина за рукав и, когда Сергей Сергеевич оторвался от бинокля и вопросительно посмотрел на меня, кивком показал ему на дверь рубки, а потом глазами на озабоченного капитана. Волошин понимающе кивнул, и мы с ним на цыпочках покинули рубку, не дожидаясь, пока нас выставят.
— Что там такое, Сергей Сергеевич? — спросил я, когда мы вышли на палубу. — Дайте глянуть.
Он дал мне бинокль, и я увидел небольшое двухмачтовое суденышко. На корме его крупными белыми буквами было выведено название «Лолита». Парус был поднят только на задней мачте. Ветер надувал его, и суденышко плыло довольно быстро, судя по белым усам вспененной воды у форштевня. И в то же время двигалось оно как-то неуверенно. Порой слишком глубоко зарывалось носом в набегавшие волны и как-то странно и тревожно дергалось из стороны в сторону.
На палубе загадочного суденышка я не обнаружил ни одного человека, хотя осмотрел её в бинокль вниательно, метр за метром, от носа до кормы.
Что-то пробормотав, Волошин направился обратно к рубке.
— Замолвите и за меня словечко, Сергей Сергеевич! — крикнул я, догадавшись, куда и зачем он пошел. — Пусть и меня непременно возьмут.
И вот мы, замедлив ход насколько возможно, чтобы только не потерять управления, плывем совсем рядом со странным судном. Ближе подходить опасно, оно ведь не управляется и, не ровен час, ещё врежется в наш борт.
Хотя мы уже несколько раз давали тревожные, басовитые гудки, способные разбудить мертвых, а потом чаш общепризнанный полиглот Володя Кушнеренко взывал с мостика в мощный мегафон и по-французски, и по-английски, и по-немецки, никто не появился на палубе загадочного суденышка.
Только вроде бы донесся какой-то визг, а потом словно петушиный крик. Или это нам уже стало мерещиться? Откуда взяться петуху в океане?
Шхуна была явно покинута экипажем. Но почему же она резво продолжала бежать по волнам под надутым ветром парусом? И судя по неглубокой осадке, как уже обменялись вокруг меня мнениями опытные морячки, вряд ли она повреждена, имеет пробоину. В её трюмы не набралось воды.
Почему же команда оставила шхуну, даже не спустив парус?
Мы обменивались недоуменными вопросами, как вдруг кто-то сказал:
— Готовьте шлюпку, ребята...
Услышав это, я поспешил протолкаться туда, где действительно матросы под руководством боцмана Петровича, коренастого крепыша с роскошными усами, которыми он весьма гордился, деловито укладывали в шлюпку, освобожденную от брезентового чехла, всякое снаряжение. Шлюпку уже «вываливали», как
